Катя тряхнула волосами, не время сейчас думать об этом. Впереди у них долгая дорога и серьёзное лечение. Она вышла из квартиры, захлопнула дверь и вошла в лифт. Ей надо быть сильной. Ради сына, ради их маленькой семьи.
***
— Заходите, Екатерина Александровна, присаживайтесь. — Седовласый мужчина поднялся и указал Кате на кресло перед столом, заваленным документами и папками. — Сегодня мы получили весь спектр анализов Алексея Булавина. Мне, к сожалению, обрадовать вас нечем. В сравнении с прошлогодними показателями, что нам переслали из Барселоны… Да, не удивляйтесь, я дал поручение нашим сотрудникам связаться с коллегами института Гуттмана. Так вот, Екатерина Александровна…
— Называйте меня Катей.
— Хорошо, Катя. Уровень активности мозга падает, рефлексы угасают, много патологических реакций. Что до социальной адаптации, Катя… она невозможна. Мне не хочется говорить эту фразу убийственную для вас как для мамы, но, Катя, вы кроме всего прочего ещё и врач. Я не могу и не буду говорить вам о том, сколько отпущено вашему сыну, этого никто и никогда не скажет вам…
— Не надо, прошу вас. Сколько бы ни было, Алёшка мой. Только мой. И я сделаю всё, чтобы он не нуждался. Ни в ласке, ни в любви. Простите меня, спасибо.
Катя покинула кабинет и уверенно пошла по коридору. У неё есть ещё несколько минут, пока с сыном занимаются массажисты. Она должна успокоиться и встретить своего малыша расслабленной и улыбающейся. Булавина кивнула дежурной медсестре и зашла в палату. Она успела прикрыть лицо подушкой, прежде чем у неё вырвался дикий крик. Крик бессилия и утраченных иллюзий.
Дорога домой после проведенного лечения показалась Кате вечностью. Алёшка капризничал, кричал, соседи по вагону смотрели на них кто с сочувствием, а кто и с агрессией. Катя даже услышала брошенную фразу — «этот пацан нам спать не даёт, неужели для таких не предусмотрены отдельные вагоны». Она с облегчением вышла на перрон, где её встречали Анна и Ира.
— Девчонки, привет. А где мама? Она вчера утром звонила, говорила, что приедет.
Подруги как-то странно переглянулись, помогли загрузить вещи в машину, и только тогда Анна тихо произнесла:
— Кать, держись. Лидию Степановну вчера вечером сбила машина. Её не смогли спасти. Мы тебе во всём поможем, Игорь уже всех наших напряг. Похороны завтра, Кать, так в новостях было сказано. Ты только скажи, что может понадобится и тебе, и Алёшке.
Булавина смотрела в сторону, прижав сына к себе. Потом медленно подняла голову и тихо ответила:
— Осталась Даша. Девочки, мне нужно будет уехать на день. И как можно скорее. Вы не волнуйтесь, за Алёшей Нина Глебовна присмотрит. А мне надо будет увидеть сестру.
Однако встрече сестёр не суждено было состояться — Катю просто не пустили в интернат, где училась Даша Булавина. Высокая, сухая как трость немолодая женщина надменно бросила сквозь зубы:
— Александр Михайлович Булавин, всеми нами уважаемый человек, прямо сказал, что ваши встречи с сестрой крайне нежелательны. Вы, по его мнению, плохо влияете на неокрепший ум Дарьи Александровны. Да я и сама вижу, что вы не тот человек, что может научить девочку чему-то хорошему.
Kатя даже опешила от такого заявления, но потом усмехнулась и поинтересовалась:
— И на чём же основаны ваши выводы?
И в ответ услышала мерзкие слова:
— Нам хорошо известно, что семья порвала с вами! Ваше поведение привело к тому, что вы стали матерью-одиночкой, что невольно бросает тень на всю вашу семью, тем более на младшую сестру. Даже ваша мать никогда не говорила о вас.
Катя смотрела на этот образец чистоплюйства и лихорадочно думала, как передать Даше хотя бы записку.
— Хорошо, вы отказываете мне во встрече, но я могу оставить ей небольшую передачу?
— Дарья Александровна ни в чём не нуждается. Тем более от вас!
Катя усмехнулась и гордо вышла из кабинета. Она была уже во дворе, когда её окликнула пожилая женщина в чёрном платье, чем-то напоминающим форменную одежду клининговой компании.
— Деточка, ты уж прости меня, да только я слышала ваш разговор в кабинете директрисы. Меня Еленой Васильевной зовут. Перепелица Елена Васильевна. Я передам Дашутке твою передачу, ведь девочка как с похорон приехала, так сама не своя. Всё плачет, а эта орёт на неё, говорит, что нельзя так по матери убиваться. Это в пятнадцать лет-то! Ведь она девчушка совсем ещё, а эта… душа мёртвая!
— Елена Васильевна, я бы ещё хотела записку Даше передать. Мы, конечно, с ней уже давно не виделись, но она всегда может ко мне обратиться или позвонить. Я врачом работаю в Центре травмы, если что, Булавина Екатерина Александровна.
— Пиши, пиши свою записку. Всё передам, всё расскажу, ты уж не сомневайся.
Через несколько минут Катя с грустью смотрела вслед пожилой женщине, что скрылась за углом учебного корпуса. Теперь осталось получить ответы на некоторые вопросы. И как когда-то говорила мама, для этого следовало встретиться с нотариусом.
Два года назад. Анна
Игорь поправил шапочку дочери и крикнул вглубь квартиры:
— Мама, мы ушли!
Анна вылетела в коридор, обняла Инночку и поцеловала мужа:
— Вы езжайте, я чуть позже. Только смотрите, осторожно, после вчерашнего дождя дорога скользкая. Игорь, если я не забегу во время рабочего дня, не надо обрывать телефон, ладно? У нас сегодня какие-то гости из верхов. Я позвоню лучше, когда освобожусь.
— Уговорила. Мы пошли.
— Игорь, — вдруг строго остановила его Анна. — Ты ничего не хочешь мне сказать? Или сделать?
Шанин шагнул к жене и поцеловал её.
— Игорь, на чужом несчастье своего счастья не построишь, — опять остановила его Анна и укоризненно глянула.
Игорь в недоумении посмотрел на свою любимую рыжеволосую ведьму и честно признался:
— Не ел я твою шоколадку! Я ещё вчера тебе сказал, но ты мне не веришь! Анька, не трепи мне нервы перед дежурством. Всё, Иннуля, вперёд!
Шанин закрыл дверь, не видя, как Анна с улыбкой показала им вслед язык и вытащила шоколадку из кармана.
— М-м-м, моя прелесть…
Она с наслаждением откусила кусочек тёмно-коричневой плитки. Всё-таки в «наездах» есть свои положительные стороны! Однако тоже пора на работу, на работочку. Надо пережить проверку, операции по этому поводу отменили, потом Инночку из школы забрать. Сегодня Катя ещё встречается с нотариусом, после гибели Лидии Степановны прошло полгода, пора вступать в наследство. Надо обязательно позвонить вечером. И Иринке напомнить, что в эти выходные на дачу все едем, маленькому Алёшке будет полезно свежим воздухом подышать, да и Ире не мешает отдохнуть от её алкаша. Главное, чтобы погода не подвела, а то каждый день дожди.
Анна выскочила на площадку, бросила ключи в сумочку и побежала по лестнице вниз, не дожидаясь лифта. Вскоре она аккуратно выехала со стоянки на своей новенькой «Шкоде». Эх, не разрешает Шанин ей на мотоцикле ездить, а так иногда хочется вспомнить ни с чем не сравнимое ощущение скорости, свист в ушах! Но она послушная жена, так что слово мужа закон. Иногда… почти… но не факт!
***
Анна открыла дверь в ординаторскую нейрохирургического отделения и замерла, слушая громкий голос дежурного анестезиолога Саши Гойко, которого все называли не иначе как Сан Саныч:
— Представь, у неё пять шурупов в левом ухе, пять в правом, в мочке уха какой-то болт, гвоздь в левой ноздре; в верхней губе и правой брови — кольца. Татуха на всё предплечье — вену можно найти только на ощупь. Сидит это диво дивное передо мной в процедурном кабинете, и с глазами полными ужаса трясётся, глядя на шприц в моих руках. «Что такое?» — спрашиваю. «Я уколов боюсь. Это не больно?» Блин! У неё и язык ещё проколот, оказывается, — какая-то микрогантеля блестит на кончике. Смотрю на неё и думаю: что я, обычный анестезиолог с двадцатилетним стажем, знаю о боли?
