сигарет, дым от отношений…
Что он сделал со своей жизнью?
Тот, первый, лес с отцом — сейчас в палате. Запахи молодой хвои и травы кружат голову, торчит возле пня жёлтый цветок.
— Встань, сынок. Ты должен видеть деревья. И слышать птиц. И собирать ягоды. Ты должен быть сильным человеком. Иди, сынок, в жизнь!
Тот, первый, поход с отцом остался в далёком прошлом, но с лёгкой руки отца — смог ходить в походы.
У Ильки отец бродяга. Тянь-Шань, Алтай, Камчатка, Енисей, Якутия, Бурятия… — где он только не был! И дом их — база туристов. Засиделся до ночи, тебя спросят: «Остаёшься?» Кивнёшь, дадут раскладушку, спальник и лишь одно условие поставят: позвонить родителям, чтобы не волновались.
Камни, засушенные растения — со всех уголков России. Буддийские маски, иконы, картины, фотографии, карты всех областей России — музей, не дом. Каждый сантиметр стен завешен — облупившихся обоев не видно.
— Можно ремонта никогда не делать, — как-то сказал отец Ильки.
Их с Михаилом фактически усыновили.
Разрабатывают маршрут вместе с Илькиными родителями — на семейном совете. Продукты, рюкзаки, спальники и палатки для похода в этом доме лежат в специальном углу большой комнаты. И еда в доме походная, никаких разносолов. По очереди варят её. Или котёл каши. Или котёл супа, в который скидывается всё, что есть в доме.
— Айда в Пещеры! — Голос Ильки в телефоне глух. — Давно хочу. Чего молчишь? Раньше сам подбивал, а теперь молчишь. Какие сомнения?
Не тогда, в шестидесятые, звонит ему Илька сейчас. Его голос звучит в палате.
— Ты оглох?
— Я не знаю. — Евгений кладёт трубку.
Елену в Пещеры брать нельзя.
Целых три дня не видеть Елену… Это слишком много.
До Елены в походы ходили втроём: Илька, Михаил и он, Евгений. А теперь как он уйдёт от Елены?
Не пойти с ребятами — предать их.
Приближался день Пещер. Евгений отправился к Елене.
Тимка и мать уехали, она в доме одна.
Больше всего на свете она любит идти или читать.
Зои и Тараса нет, и, весьма вероятно, их не будет всё лето. У Тарасовых родителей дача где-то недалеко от Московского моря — хоть каждый день катайся на яхте! И никаких обязательств у Зои перед ней нет.
Лето — семейное дело. До последнего года и она уезжала в экспедиции, бросала Зою. И ничего, не мучилась угрызениями совести, где и как Зоя отдыхает, и отдыхает ли.
Решила к телефону не подходить — не включаться в чужую суету.
У неё томики и листки, переписанные от руки.
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела [1]
Не спасёшься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть. [2]
Дитя ночей призывных и пытливых,
Я сам — твои глаза, раскрытые в ночи
К сиянью древних звёзд, таких же сиротливых,
Простёрших в темноту зовущие лучи.
Я сам — уста твои, безгласные как камень!
Я тоже изнемог в оковах немоты.
Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень
Незримый и немой, бескрылый, как и ты. [3]
Строки пикируют к ней из всех углов комнаты, они живые, во плоти. Стрелки молнии, искры костра, брызги воды, лица Тараса и Зои.
Она знает их наизусть и всё равно читает глазами: в изданиях и тетрадках.
Амдерма не далеко, она здесь, вместе со снегом и воем ветра… Девочка, влюблённая в поэта, — здесь, взгляд ошарашенный: «А что потом? А что потом?» И Волошин сидит перед ней и читает ей свои стихи.
Телефон звонил, не переставая. Этот звон тоже оттуда, из Коктебеля Волошина, и от девочки, только что потерявшей невинность, и из Амдермы. Звон — с неба.
И вдруг телефон замолчал. В это мгновение раздался звонок в дверь.
Не открыть нельзя. Может быть, телеграмма от матери или от отца? А если что-то случилось с Тимкой?
— Здравствуй!
В дверях Евгений.
— Я пришёл проститься. Ухожу в поход.
— Когда?
— Завтра.
— Куда?
— В Пещеры.
— Возьми меня с собой.
— Не могу. Это очень сложный поход. Там легко можно погибнуть. Засыплет песком, и привет.
— Возьми! Я не боюсь. Я ходила в разные походы, и в очень сложные.
— Я за тебя отвечаю. Если с тобой что-нибудь…
— Со мной ничего не случится. Я сильная и живучая, как кошка. Я говорила тебе: владею секретом выжить в любых условиях!
— Я страшно боюсь за тебя.
— Не бойся. Я давно хочу в Пещеры. Я слышала о них от одного парня в университете.
— Честно говоря, мы втроём всегда ходим в изуродованные походы. Если плаваем на байдарках, то по таким сумасшедшим рекам, на которые не пускают мастеров. Всегда на грани чего-то. Помню, сплавлялись по Енисею. Скорость реки пятьдесят километров в час. Бурлит между скалами, вообще ничего не видно. Без жилетов, без всего, полные идиоты. Вдребезги все байдарки. Илька стал вылезать из байдарки, а его шарахнуло головой о скалу. К счастью, не голову разбило, а горн расплющило, который мы ему подарили в день рождения (в магазине ничего другого не было) и который он таскал на шее. А если в этом походе тоже будет что-то не так?
— Всё будет так. Я люблю изуродованные походы. Я люблю быть на грани. Это-то и интересно! Не бойся за меня. Я живучая, — повторила Елена. — Я заговорённая.
Евгений стоял перед ней на лестнице, не зная, что делать. Он уже жалел, что зашёл. Вполне мог сделать это после Пещер.
— Хочешь чаю? — спросила Елена.
— Собираться надо.
— Возьми меня с собой. Увидишь, со мной проблем не будет.
Евгений решился, отправился к Ильке:
— Я пойду, если с нами пойдёт Элка.
— Мы же договорились, девчонок с собой никогда не брать, забыл? — возмутился Илька. — Не спорю, Элка — свой парень, и всё равно это будет совсем другой поход!
— Я не могу идти без неё, — сказал Евгений.
Илька пожал плечами.
Михаил в разговоре не участвовал. А отец Ильки тихо произнёс:
— Мы с твоей мамой всегда вместе, ты же знаешь!
Они знают и другое: отец Ильки против того, чтобы они шли в Пещеры. Но он во всём помогает — любую мелочь доводит до ума.
