чувствую, как пальцы, сжимающие хрупкую хрустальную ножку бокала всё еще дрожат.
А Ник продолжает:
— Просто у каждого поэта должна быть муза, — он взъерошивает волосы цвета спелой пшеницы одной рукой, но они снова ложатся идеальной волной. — Красивая, сверкающая и яркая, как звезда. Смелая и эпатажная. Изящная и эффектная. И я не встречал такой. До тебя.
Всё это, безусловно, лестно, и я воздала бы должное подобным словам, не будь большая часть моего внимания сконцентрирована на голосе Марка. Когда он, наконец-то перестает звучать из колонок и раздаются аплодисменты, я снова жадно отпиваю шампанское из бокала, понимая, что, если продолжу в том же духе — напьюсь. С алкоголем следует быть осторожнее.
— Как Айседора Дункан у Есенина? — вспоминаю об увлеченности Сахарова скандальным поэтом и провожу доступную аналогию.
«Хорошее сравнение, — хвалит чертенок. — Между прочим, если тебя, как Айседору, убьет шарфом, обмотавшимся о колесо машины, точно станешь популярной. Посмертно, правда, но всё же».
Никита тоже одобряет, правда, по иным причинам:
— Именно, — кивает он с улыбкой, довольный тем, что я его поняла. И цитирует: — «Прозрачно я смотрю вокруг, и вижу, там ли, здесь ли, где-то ль, что ты одна, сестра и друг, могла быть спутницей поэта».
Кажется, у этих стихов есть какое-то продолжение, и я даже просматривала их мельком по пути в «Талассу», однако слова бесследно выветрились из моей памяти, как нечто ненужное и точно неинтересное.
— Здорово быть источником вдохновения, — улыбаюсь я, любезно принимая отведенную для меня роль музы.
Мы встречаемся взглядами, чувствуя незримую связь, возникшую между нами после этого разговора. Она натянулась, будто тонкая, но крепкая нить, опутавшая нас. Знаю, что Ник ощущает то же самое. Небывалый душевный подъем, легкость и приятное тепло, растекающееся внутри, словно от чашки горячего кофе.
Сахаров переводит взгляд на мои губы, и я уверена, что он поцеловал бы меня, не будь мы окружены толпой веселящихся гостей.
— Вот вы где, — врывается в нашу идиллию Дубинина, мгновенно разрушая очарование момента.
Мы с Никитой нехотя разрываем зрительный контакт. Он стыдливо опускает взгляд, будто пойман за чем-то зазорным. Я же, наоборот, смело смотрю на Леру, дерзко задрав подбородок.
Но резко выдыхаю, заметив, что вместе с ней вернулся и Нестеров. И в отличии от наивной Дубининой он глядит на меня и Сахарова с легкой насмешкой. Засмотревшись на Марка, я даже не сразу замечаю с ним рядом ту самую Зорину, о которой не так давно напомнил мне Егор.
— Аня, это мой жених — Никита и… — начинает Лера, но когда она собирается представить следом и меня, раздраженно обрываю:
— Мы с Анциферовой не нуждаемся в представлении.
Специально называю её не той фамилией, что она себе придумала, зная, как она этого не любит. И ее ответ не заставляет себя ждать:
— И правда, мы успели найти массу более неприятных поводов для знакомства, — соглашается Зорина.
При этом, она держит под локоть Нестерова так, будто он ей принадлежит. И, если это действительно так, я даже не знаю, кого из них мне хочется пожалеть больше. Его — получившего заносчивую и спесивую девицу или её — отхватившую высокомерного и самодовольного деспота. Пожалуй, они друг друга стоят.
— Надо же, как мир тесен. Думала, что живу, хоть и на краю света, но в мегаполисе, а оказывается, что и он — большая деревня, — фыркаю я, понимая, что, если бы взглядом можно было убивать, Анька уже истекала бы кровью на отполированном граните пола.
Но она, если чем и истекает, так это желчью и театрально закатывает глаза:
— Где ещё жить той, чье имя «Милка» стойко ассоциируется с доярками в хлеву?
Обычно мы с Зориной просто ведем себя холодно, сохраняя дистанцию. Но почему-то именно сегодня что-то пошло не так. Словно чье-то присутствие стало катализатором нашей вражды. Но Аня первая начала. А я не из тех, кто сдается:
— Именно этими ассоциациями ты руководствовалась, подбирая себе псевдоним? «Зорька» — это ведь типично-коровье имя, разве нет?
Никита и Марк переводят изумленные взгляды с меня на Зорину и обратно, словно болельщики в настольном теннисе. Дубинина с жалобным выражением на лице пытается вмешаться и примирить нас:
— Девочки, не стоит портить вечер, давайте успокоимся.
Но ведь даже дети знают, что если много раз сказать «успокойся», то даже самый невозмутимый человек впадет в неконтролируемую ярость, ещё и Анька подливает масла в огонь словами:
— Вечер уже был испорчен, одним только присутствием Авериной.
— Ну так и уматывала бы отсюда, как только меня увидела, — огрызаюсь я и порывисто отпиваю глоток шампанского из бокала. — И торчала бы со своей тонкой душевной организацией в более спокойном месте. В психушке на Шепеткова, например.
Анькино лицо искажает яростная гримаса, а пальцы с ярко-розовым маникюром с силой сжимают ткань пиджака на локте Нестерова. Наверное, когда отпустит, складки останутся.
— Хватит, — недовольно хмурится Марк, которому, видимо, первому надоел этот театр, но Зорина не желает униматься:
— Психушку, я смотрю, лично рекомендуешь? Как постоянный посетитель?
А я вроде бы понимаю, что та из нас, что умнее, должна остановиться, и даже очень хочу ею стать. Но усилия для этого нужны титанические. Не выдерживаю:
— Я просто советую тебе её посетить при каждой нашей встрече, а ты постоянно этим советом пренебрегаешь.
— Лана, — умоляющим тоном взывает к моему разуму Дубинина, и я сдаюсь.
Четко выговариваю:
— Хорошо.
И с улыбкой, не затронувшей глаз и больше напоминающей оскал, смотрю сначала на Лерку, потом на замолкшую Зорину. Почти слышу, как со скрипом шевелятся мозги в Анькиной голове, пока она, воспользовавшись моментом передышки, обдумывает очередную колкость в мой адрес. Но пусть она оставит ее при себе.
Произношу с высокомерным достоинством:
— В таком случае, прошу меня извинить.
И, не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и ухожу, растворяясь в толпе. Хотя я и не заметила, чтобы хоть кто-то стремился меня удержать.
Несмотря на то, что я вроде как проявила самоуважение и гордость, внутри гадко, а во рту привкус мерзкого лекарства от кашля. Запиваю его новым глотком шампанского. Потом еще одним. Но он никак не желает уходить.
«Если бы вмазала ей, Милашечка, и оттаскала за наращенные крашеные патлы, было бы гораздо приятнее, поверь», — сообщает чертенок, но я, скривившись, бормочу лишь:
— Где ж ты был со своими советами тогда, когда они были нужны?
Но вместо ответа от чертенка, прямо за спиной раздается:
— Это ты мне?
Жаров, о котором я и думать забыла, возникает из толпы, и я останавливаюсь, чтобы раздраженно ответить:
— Нет.
Сергей примирительно
