каблуки туфель предательски скользят по глянцевому полу, мешая сопротивляться.
Зорина, наконец, отпускает мои волосы и её тоже оттаскивает назад Сахаров. Задыхаясь от гнева, пытаюсь вырваться из задерживающих меня ладоней, но тот, кто держит меня, обхватывает одной рукой за плечи, так, что не вырваться.
— Психопатка! — выкрикивает Зорина, тоже пытаясь освободиться, но Никита крепко держит ее, не сводя при этом глаз с меня.
Анька выглядит неважно. Макияж потек и вокруг глаз черные круги, как у панды. Мне удалось в отместку порвать ей платье, сломать пару длинных ярко-розовых ногтей, поцарапать щеку и растрепать прическу. Хотя о том, что мой внешний вид ничуть не лучше, я догадываюсь даже без зеркала.
— Идиотка! — выплевываю я, воинственно сдувая с лица светлый локон растрепавшейся прически.
Дыхание вырывается из легких рваными хрипами. Пульс всё ещё грохочет в голове, напоминая стук колес груженого поезда по рельсам. Но постепенно в голове проясняется, и я всё-таки прихожу в себя.
Первым меня отрезвляет аромат бергамота, украдкой просочившийся в ноздри. Сначала легкий и тонкий, почти незаметный, вскоре он ударяет по сознанию оглушительной мыслью: «Нестеров». Именно его рука все еще обхватывает меня сзади, прижимая спиной к часто вздымающейся груди. Именно его дыхание я чувствую кожей на затылке. И оно почти такое же учащенное и тяжелое, как и моё.
От осознания всех этих неопровержимых фактов, начинаю вырываться с удвоенной силой, сквозь сжатые зубы шипя:
— Отпусти!
— Сумасшедшая! — верещит Анька и начинает на публику лить крокодиловы слезы. Ноет жалобно: — Марк, она меня чуть не убила!
— Такую как ты убьешь, как же, — ворчу я, безуспешно пытаясь вырваться из стального захвата Нестерова.
Своей потасовкой мы привлекли всеобщее внимание и вокруг нас собралась толпа зевак. Кто-то, кажется, даже успел снять произошедшее на телефон.
«Кажется, Милашечка, нам сегодня удалось хайпануть без необходимости для этого умереть» — оглядывается по сторонам чертенок с левого плеча, но вид у него обеспокоенный.
Голоса гостей сливаются в один сплошной гул, ничего не разобрать. Да я и не уверена, что хочу знать, что они обо мне думают, потому что и так знаю, что ничего хорошего.
Неожиданно давление руки Нестерова на мою грудную клетку ослабевает. Но не успеваю я порадоваться тому, что он, наконец, меня отпустил, Марк грубо перехватывает мою руку за локоть.
— Идем, — произносит он резко и тянет за собой сквозь расступающуюся толпу, а я слишком растеряна, и, кажется, слишком пьяна, чтобы сопротивляться.
Вместе мы молча минуем просторный холл, потом узкий коридор, пока не оказываемся в сверкающем, отполированном до блеска лифте. Из-за отражений в зеркальных гранях мне кажется, что меня окружает несколько одинаковых Нестеровых, хотя и одного достаточно, чтобы вызвать приступ неконтролируемой паники.
Внезапно тот Нестеров, что удерживает меня, разжимает пальцы, а я, пошатываясь, хватаюсь за поручень, чтобы устоять на ногах. Оказывается, я так уверенно на них стояла лишь потому, что он меня держал.
— Что происходит, Милана? — спрашивает Марк тоном, от которого все вокруг леденеет.
Я успеваю представить, как сердце внутри меня в одно мгновение покрылось хрупкой ледяной корочкой, которая с треском ломается от того, как быстро оно бьется.
Несмотря на неосознанный страх перед ним, выплевываю недовольно, прекрасно представляя, как по-детски глупо это звучит:
— У Зориной своей спроси.
— Я спросил у тебя, как у зачинщицы всего этого беспорядка.
В замкнутом пространстве зеркальной кабины я чувствую исходящую от него угрозу. Лифт ползет наверх медленно. Время вообще словно затормозило, когда мы оказались вдвоем.
— Но я не зачинщица… — возмущенно начинаю я, но осекаюсь, потому что кабина лифта, наконец, останавливается, дверцы открываются, и я вижу перед собой полумрак узкого коридора, освещенный тусклым светом настенных ламп по обеим сторонам.
Пальцы Марка снова сжимаются на моем локте и в следующее мгновение он снова тянет меня за собой по коридору, не собираясь слушать никаких возражений и оправданий. Но я не собираюсь молчать:
— Я не зачинщица! Анциферова первая это начала!
Нестеров останавливается у одной из темных дверей с золотистым номером на маленькой табличке.
— Да ладно?! Ты набросилась на нее, как только она оказалась на расстоянии видимости.
Он подносит к замку ключ-карту и после мелодичного приглушенного писка дверь открывается. Нестеров вталкивает меня в номер и входит следом.
В зажегшемся при нашем появлении свете можно разглядеть двери в ванную и санузел, кабинет с рабочим столом, журнальный столик с мягкими креслами и большую двуспальную кровать вдалеке.
Понимая, что мы остались вдвоем, я закусываю губу и отшатываюсь назад, не представляя себе, чего можно ожидать от Нестерова.
— Протрезвей и приди в себя, — произносит он невозмутимо и, кажется, собирается уйти.
И мне бы радоваться, но то, как легко он списал на меня всю вину в произошедшем, неожиданно вызывает внутри ощущение несправедливости и желание оправдаться.
— Она мне платье порвала! — обиженно заявляю я, а Марк удивленно поднимает широкие брови:
— По-твоему это повод для такого поведения?
Не повод. Но как объяснить ему нашу с Анькой многолетнюю вражду? И тут слово берут всё ещё бурлящие в крови алкоголь и адреналин. Я закатываю глаза:
— Ох уж этот учительский тон! Конечно, тебе виднее, кто из нас прав, а кто виноват! С какой стати ты возомнил себя вершителем правосудия, Нестеров? Ты кто такой, чтобы мне указывать? Чтобы воспитывать?
— Никем я себя не возомнил, — отчетливо произносит Марк, но по мимике я вижу, как что-то в его самообладании дает трещину. — Ты и сама завтра пожалеешь о собственном поведении.
Он делает шаг в мою сторону, но я тут же делаю два шага назад, боясь сократить дистанцию, но не собираясь уступать:
— Тогда почему ты решаешь, что Зорину, которая специально меня спровоцировала, следует пожалеть, а меня — наказать?
— Это не наказание. Хотя у тебя, и правда, пробел в воспитании, размером с Сихотэ-Алиньский хребет. И ведешь ты себя как последняя дрянь. Прекрати.
А вот это обидно. Говоря, он невольно сокращает дистанцию ещё на пару шагов, а я продолжаю пятиться, пока не упираюсь в кровать. Подсознательно всё во мне дрожит от страха перед Нестеровым, однако отвечаю с бравадой, которой позавидовал бы капитан Джек Воробей из фильма про пиратов.
— Значит то, что ты на глазах у всех унизил меня, утащив с мероприятия и собрался закрыть здесь, это не наказание? Ах, спасибо, что пожалел! Уже можно в ноги падать от такой щедрости? Или подождать пока ты придумаешь для меня ещё что-нибудь оскорбительное?!
Финалом моей вдохновенной речи становится звонкая пощечина, которую я отвешиваю Нестерову, как только он оказывается
