только черное и резала платья пастельных тонов кухонными ножницами.
Я могла бы проигнорировать ее звонок.
Это было правильно.
Для меня, конечно.
Но в какой-то момент мне все равно придется ответить. Я выделяла своей матери пять минут в месяц. Она итак была рядом все мое детство и ей повезло, что она получила от меня так много.
— Ты не отвечала на мои звонки, — поприветствовала она меня.
Каждый ее звонок начинался с этой фразы.
Я вздохнула.
— Я в курсе.
— Ты даже не потрудишься придумать какое-нибудь оправдание? — прошипела она.
Я прикусила губу. Привычка, появившаяся у меня в раннем подростковом возрасте. Я жевала губу, пока она не распухала и не лишалась кожи, после чего я не могла есть без боли в течение недели.
Где-то провели исследование, что в организме некоторых людей выделяется химическое вещество, расслаблявшее их, когда они кусают губы. Думаю, не стоит удивляться тому, что я расслаблялась, поедая собственную плоть.
— Какой смысл? Ты же знаешь, я не отвечаю на твои звонки не потому, что занята или потому что у меня дедлайн или пропала связь. Я не беру трубку, потому что не хочу с тобой разговаривать.
Я одновременно ненавидела и восхищалась собой за откровенную жестокость, с которой разговаривала со своей матерью.
— Скоро День благодарения, — сказала она вместо того, чтобы начать пассивно-агрессивное переругивание, как она любила.
Наверное, вспомнила о лимите времени во время разговора со мной.
— И об этом я знаю, — ответила я, глядя в окно и гадая, как лес будет выглядеть покрытый снегом.
Растения и деревья были практически безжизненны, если не считать парочки листьев, упорно цепляющихся за ветки, оттягивая неизбежное. Конечно, большую часть леса составляли сосны, но мне нравились именно растения, которые засыхали, гнили и весной оживали заново. Но больше всего они мне нравились безжизненными.
— И? — допытывалась мама.
— И что? — повторила я как попугай.
— Ты не сообщила мне что приедешь.
Еще одна вещь, которую я подарила своей матери — точнее, своему отцу — это посещение ровно двух национальных праздников и одного личного: Рождество, День благодарения и день рождения моего отца.
Я ненавидела почти каждую секунду этих визитов. После этих праздников я возвращалась домой настолько обиженной, разбитой и измученной детской травмой, что за неделю писала половину бестселлера. Это составляло семьдесят процентов причины, почему я вообще ездила на эти праздники. Остальные тридцать процентов принадлежали моему отцу. А учитывая, что его не стало, я не так отчаянно искала новые эмоциональные шрамы, чтобы превратить их в книгу.
— Я не сообщила, потому что не приеду, — сказала я наконец.
Пауза.
Очень напряженная.
— Мы договаривались что ты будешь приезжать на каждый семейный праздник. Я даже молчу о том, что разговариваю со своей дочерью всего лишь двенадцать раз в год. Что ты не звонишь мне в мой день рождения и не отвечаешь на мои звонки в свой. Молчу обо всем, что ты говоришь обо мне в средствах массовой информации…
— Я вообще не говорю о тебе в СМИ, — перебила я ее.
— Именно. — Слово было сказано резко и обвиняюще. — Ты — одна из самых известных писательниц своего поколения и отчасти благодаря образованию, которое мы с отцом тебе дали.
Я помассировала виски.
— Хорошо, в следующей статье «Таймс» спою тебе дифирамбы, — солгала я.
— Ты должна приехать на День благодарения.
— Единственное, что я должна — раз в три года сдавать мазок. Приезжать к тебе на День благодарения не обязана, это годовщина грубого геноцида и колониализма.
Я говорила стопроцентную правду, но не геноцид и колониализм останавливали меня от поездки. К несчастью для человеческой расы, они были обычным явлением.
— Ты даже не собираешься навестить своего отца? — спросила моя мать тем резким, вызывающим чувство вины тоном, в котором она была экспертом.
— Зачем мне навещать своего отца? Он умер, — ответила я резким, холодным и жестоким тоном, в котором профи была уже я.
Резкий вдох моей матери сказал мне, что я попала в точку.
— Твой отец не умер, Магнолия, — прошипела она. — Не смей больше так говорить о нем.
Я фыркнула.
— Я поверю тебе, если ты прямо сейчас позвонишь ему, и он назовет мое имя, — бросила я вызов.
Пауза. Долгая пауза.
— Правильно, ты не можешь ему позвонить, — сказала я, нарушая молчание. — Потому что он не помнит моего имени. И того факта, что у него вообще есть дочь. Или жена, если уж на то пошло. Мой отец стал бы единственной причиной, по которой я поехала бы домой на День благодарения, потому что он единственный из моих родителей, кто не винит меня в смерти Коди.
Еще один резкий вдох.
— Даже не пытайся изображать шок или защищаться, — продолжила я. — Потому что мы обе знаем, что я права. Даже до того, как отец умер, ты не была рождена стать матерью. Ты рождена для того, чтобы быть женой полковника, и, к несчастью для тебя, у этой роли оказался побочный эффект в виде рождения детей. Я рада, что ты вела себя как холодная, бесчувственная мегера и сделала из меня себе подобную. Потому что без тебя я бы не добилась всего того, что у меня есть. За это я тебе безмерно благодарна, мама. Я оплачу для тебя самый лучший дом престарелых, когда ты, наконец, поддашься какой-нибудь болезни. Кроме того, не жди меня больше на Рождество, дни рождения или любые другие дерьмовые праздники, призванные объединить ненавидевших друг друга людей.
Высказавшись, я повесила трубку, направилась к шкафу, где хранила спиртное, и принялась топить свои печали в виски.
«Все всегда заканчивалось слишком быстро. Я старался растянуть время, чтобы не искать другую жертву, но делать это становилось все труднее. Никто меня не ловил. Даже близко. Я был богом. И смертью. Вот какой подарок я им делал. Давал возможность умереть ради искусства. Разве женщина может мечтать о смерти прекраснее?»
— Сейчас шесть тридцать утра, и я только что постригла себе челку.
Я прищурилась в зеркало, наклоняя голову влево и вправо, чтобы убедиться, что она ровная.
— Я не уверена, то ли у меня получился отличный новый образ, то ли я нахожусь в самом разгаре психоза.
Я так долго смотрела на себя в зеркало, что было трудно сказать сколько именно.
— Хорошо, перезвони мне или хотя бы напиши и дай знать, что ты еще не умерла от истощения, — закончила я, зная, что Кэти работала по сменам, с которыми ни один человек не
