Она повернула к Лари свое прекрасное лицо, освещенное лучом солнца, пробивавшимся через золотистое стекло. В этом месте на витраже было изображено сено в святых яслях. Лари подумала, что солнечный луч освещает черты ее лица, словно прожектор в театре. Пристально глядя на монахиню, Лари размышляла, сколько ей лет. На лице было удивительно мало морщин, а волосы полностью скрыты под одеянием, хотя в глазах отразилась долгая жизнь.
– Мама… – тихо произнесла Лари, глядя на настоятельницу через пелену слез, застилавших ее глаза.
Настоятельница ласково улыбнулась.
– Мое дорогое дитя… я с радостью дам тебе благословение. Считай, что оно уже дано. Но нет… я не твоя мать, которую ты ищешь, я только мать святых дочерей, находящихся здесь на моем попечении.
В ответ Лари пристально посмотрела на нее.
– Но тогда… моя мама – где же она?
Настоятельница сделала шаг к Лари.
– Ее больше нет с нами.
– Нет?..
– Теперь она с Господом.
Лари сделала глубокий вдох. Как ни странно, она не почувствовала приступа горя. То, как настоятельница объявила об этом, звучало так, словно быть с Господом – это величайшее счастье, какое только может выпасть на долю человека.
– Но когда она узнала, что… что ее не будет здесь, – добавила настоятельница, – она оставила кое-что для тебя – на случай, если ты когда-нибудь приедешь к нам.
Ее руки были крепко стиснуты, но теперь монахиня сунула руку в широкий рукав другой руки и вытащила оттуда несколько сложенных листков бумаги.
– Боюсь, письмо не закончено. У нее… не было достаточно времени.
И настоятельница протянула письмо Лари.
Прежде чем взять его, Лари стала изучать лицо стоявшей перед ней женщины в поисках какого-нибудь намека на правду, которую та могла утаить. В выражении ее лица Лари видела доброту и сострадание, даже, возможно, любовь… И все же женщина по-прежнему протягивала ей письмо, словно это было самое большое, что она могла ей дать.
Наконец Лари взяла его, опустилась на одну из скамей и развернула листы на толстой веленевой бумаге. Начав читать чешские слова, написанные чернилами прекрасным каллиграфическим почерком, она едва заметила слабый шорох ткани, когда мать-настоятельница прошла мимо нее и направилась к двери часовни.
«Любимая дочь!
Часто говорят, что пути Господни неисповедимы. Я никогда представить себе не могла, что после того как Он дал мне талант, который заставил меня покинуть мой скромный дом ради новой, волшебной жизни, путь, который я выбрала, в конце концов снова приведет меня сюда, к Нему. Но оказавшись здесь, я поняла, что поступила правильно. Я почувствовала, что именно такова была Его воля. Так что, возможно, Он когда-нибудь приведет тебя сюда, чтобы я смогла еще раз поговорить с тобой.
Я так часто молилась за тебя! Больше всего я молилась о том, чтобы ты поняла меня и простила за мое решение расстаться с тобой. Как это было мучительно! Мое сердце всегда подсказывало мне оставить тебя рядом, в то время как ум говорил, что если мы будем вместе, то нас ждет жалкая жизнь. Люди, стоявшие у власти, знали, что я ненавижу их за то, что они украли у меня ребенка и мужа, которого я любила, и я боялась, что они снова разлучат нас с тобой. Однако не ум и не сердце дали мне ответ на стоявшую передо мной дилемму. Я отправилась к моей первой учительнице и попросила у нее совета. Она велела мне молиться и сказала, что Господь укажет мне путь».
Лари прервала чтение и задумчиво улыбнулась. «Первая учительница» – это, должно быть, сестра Амброзина.
«И Он указал. Как только Он один мог бы сделать, Он открыл мне, что мой величайший грех может быть также величайшим благом, потому что он позволяет мне дать тебе бесценный дар – дар свободы».
Лари снова прервалась. Измена с Джином – вот что, должно быть, имела в виду Кат, говоря о своем величайшем грехе. Ведь благодаря ему у нее появилась связь с Америкой. Она продолжила чтение.
«Это и в самом деле было благом для нас обеих. Ведь, посылая тебя навстречу свободе, я также получила возможность по-своему обрести свободу.
Хорошая ли у тебя была жизнь, моя дорогая Ларейна? Этого я не могу знать. Но даже здесь, ведя жизнь, полную молитв и размышлений, я каждый день думала о тебе. И когда я просила в своих молитвах, чтобы у тебя были все блага жизни – хороший дом, мужчина, который будет любить тебя, работа, которая вознаградит тебя так же хорошо, как моя вознаградила меня, дети, которых ты сможешь лелеять, – тот же самый внутренний голос, который когда-то сказал мне, что я должна расстаться с тобой, ответил мне, что у тебя все хорошо.
Не будем горевать, дорогое мое дитя! Потому что в душе я чувствую, что мы никогда не разлучались и что мы навсегда будем…»
На этом месте письмо обрывалось. Но Лари все равно знала последнее слово.
Она посидела в часовне еще немного. Даже не глядя на письмо, она ощущала, что по-прежнему общается с матерью. Наконец, когда Лари поднялась со скамьи и повернулась, ей показалось какое-то движение в тени в задней части часовни, словно возле края двери промелькнул подол черного одеяния.
Может быть, настоятельница все это время стояла там и наблюдала за ней?
Лари поспешила к двери, но потом резко остановилась и замерла на месте. Больше не осталось ответов, за которыми нужно было гнаться. Что ей сказала настоятельница? Что Кат теперь с Господом. Так или иначе, в этом и заключается правда – та, которая позволит им обеим обрести покой. И остаться навечно вместе.
Когда Лари покинула часовню, коридор снаружи был пуст. Теперь она ускорила шаг – ей не терпелось добраться до внешнего мира, мира, в котором ее ожидало столько любви.
Обременительное имущество. (Здесь и далее примечание переводчика.)
Отдать дань увлечениям молодости.
Девушка (итал.)
Согласен (итал.)
Дорогая (итал.)
Моим учителем (итал.)
Фантастическая девушка (итал.).
Прекраснейшая (итал.).
Река в Ирландии.
Красавица (итал).
Хозяин (исп.).
Да (исп.).
Ночная рубашка (исп.).
Осквернение (исп.).
Садовником (исп.).
Честолюбивое стремление (исп.).
Хороший совет (исп.).
