Когда я думаю о своем прошлом, оказывается, что оно всегда было населено людьми, присутствовавшими там временно. Всегда оказывалось, что им нужно было что-то другое. Поэтому они относились ко мне так, словно только и ждали, чтобы смениться с дежурства. Окружавшие меня лица и руки постоянно менялись, но, в основном, все они делали одно и то же. Одни хуже, другие лучше. Мягче. Или с улыбкой. Пусть это были мелочи, но именно благодаря таким мелочам одни часы казались мне лучше других. Необходим порядок и спокойствие, говорили они. Но порядка не было никогда. Нас словно сдали им на хранение, и мы знали об этом. И даже надеялись, на это.
Странная вещь надежда. Мозг обретает эластичность, предохраняющую от образования в нем трещин и полного его краха. Я никогда не теряла надежды.
На вторую ночь в «Береговом Отеле» мне приснилось, что я сижу в кафе на открытом воздухе перед огромным зданием, похожим на фабрику. Высокая дверь забрана ржавой железной решеткой. Поток воды течет на решетку и дальше, в шахту у подножья пригорка. Неожиданно я увидела желтых цыплят, которые барахтались за решеткой, стараясь противостоять течению. Сотни желтых цыплят. Может быть, даже тысячи. Они безуспешно пытались держать клювики над водой, которая должна была казаться им настоящей Ниагарой. Клювики то исчезали, то снова выныривали из пены. В конце концов, цыплята сдавались, их прижимало к решетке, они пищали и через мгновение исчезали в водяном потоке. Во сне я встала и подошла к решетке. Желтая полоска из живых цыплят копошилась у моих ног, а их дружный писк прорывался даже сквозь грохот воды. Я встала на колени, опустила руки в холодную воду и пыталась вытащить несколько сотен, если не тысяч, почти захлебнувшихся цыплят. Разумеется, у меня ничего не получилось. Тогда я позвала охранника, курившего у стены. Я попросила его перекрыть воду и вытащить цыплят. Он только пожал плечами и продолжал курить. Я с трудом выпрямилась и схватила его за запястья, умоляя сделать хоть что-нибудь. Говорила о защите животных и норвежских законах. Но охранник только покачал головой и сказал, что так решил его шеф. В конце концов я в отчаянии крикнула:
— Помогите им! Помогите!
Это звучало жалостливо и слишком по-женски. Звук собственного голоса разозлил меня, насколько такая женщина, как я, вообще способна испытывать злость.
— Пошлите жалобу, — сказал охранник.
— Куда? — крикнула я пронзительным голосом.
— В газету, — невозмутимо ответил он и погасил сигарету о мой рюкзак.
— Да, но они погибнут через несколько секунд! — возмутилась я, чувствуя усталость при одной только мысли, что нужно писать статьи и призывы в газету. Я считала это самым скучным и неэффективным из всего, что можно предпринять, дабы что-нибудь изменить в этом мире.
— Мне все равно. Я здесь работаю только летом. — Он не скрывал агрессивности.
К счастью, на этом я проснулась. И наяву услышала шум воды. Но это были волны, вечно омывающие берег. Было пять утра. Я, прищурившись, посмотрела в окно и почувствовала себя липкой, потной, но спасенной.
И опять всплыла вчерашняя картина. Следы на песке. Скрывшаяся спина. Человек, который вышел из картины и ушел влево. Мелодия, исчезнувшая еще до того, как я купила проигрыватель для компакт-дисков. Желание плыть, не встретив в воде ни одной медузы. Не увидев ни одного бездомного ребенка. Ни одной одинокой матери. Не видя снов о тупиках и тем более лица, которое вдруг исчезло.
Сдавшись, я поняла, кого мне напомнила эта спина: отца моего ребенка. У меня для него не было больше имени. Но почему я не позволяю себе думать о людях, оставивших след в моей жизни? Ведь он не виноват в том, что проехал тот грузовик.
Невероятная действительность
На письменном столе заплакал мобильный телефон. Это мог быть только Франк. Я пропустила несколько гудков и наконец взяла трубку.
— Ты уже слышала? — закричал он без всякого вступления.
Обычно мы не кричали друг на друга.
— Да, конечно, — ответила я. Телевизор был включен и без конца показывал одни и те же кадры. Как будто механик ушел и оставил пленку крутиться. Самолеты, врезавшиеся во Всемирный Торговый Центр. Пламя. Окутанный дымом Манхеттен. Слева вверху лазурноголубое небо. Я только что поставила себе диагноз ненормальная, потому в мозгу у меня мелькнуло слово красота. Так или иначе, я должна была понять, что это жестокая действительность.
— Мир обезумел. Но где ты была?
— Дома… А до того… у гинеколога.
— Страшный день! Почему ты не отвечаешь, когда я звоню?
— Я забыла взять с собой телефон.
— Какой был смысл дарить тебе мобильник, если ты не берешь его с собой, когда уходишь из дому?
— Там под руинами люди. Может, они еще живые?
— Ты не слушаешь, что я тебе говорю. Тебя интересуют только катастрофы.
— Мы могли бы оказаться на их месте.
— Конечно, это ужасно. Но от нас ничего не зависит. И ты это прекрасно понимаешь. А я хотел сообщить тебе нечто совершенно чрезвычайное.
— И что же это такое?
— Не по телефону. Я приду завтра.
— Когда?
— Не знаю. Я позвоню.
— Ты хочешь сказать, что я весь день должна сидеть и ждать твоего звонка?
— Нет, просто возьми с собой мобильник.
— И не уходить далеко от дома, чтобы можно было тут же вернуться и услышать твою чрезвычайную новость?
— Почему ты злишься?
— Как по-твоему, о чем они думают там внизу?
— Где внизу?
— Под руинами. Под тоннами каменных блоков. Как действует мозг под таким огромным давлением? А страх? И клаустрофобия?
Мгновение он молчал.
— Санне, твое сопереживание достойно уважения, и я понимаю, что ты сердита, мы все испытываем гнев, но могла бы ты хоть один раз в виде исключения проявить немного радости.
— Радости? А чему мне радоваться?
Франк вздыхал не только тогда, когда бывал расстроен. Бывало, в его вздохах слышалось какое-то внутреннее спокойствие, и мне это нравилось. Так было и теперь.
— Ты могла бы подумать обо мне и о той радостной вести, которую я хочу тебе сообщить.
— Сегодня все кажется таким мелким! — сказала я, прекрасно понимая, что это звучит фальшиво и надуманно.
— Можно я приду? — спросил Франк и вздохнул еще раз.
— Конечно.
— Я позвоню. И принесу бутылку вина. Это надо отпраздновать.
— Что отпраздновать?
— Подожди и поймешь. — Он засмеялся тихим воркующим смехом и положил трубку.
Я выключила телевизор и подошла к окну. Но я не могла ни на чем задержать взгляд. Непривычное чувство, что жизнь уже никогда не будет прежней, держало меня мертвой хваткой. Душою я была там, в Нью-Йорке. Отрицать это было бы трудно. Так или иначе, но я заплакала. Спасительная пелена заволокла все мои представления о погибших в руинах. На ней было написано: Франк попросил у жены развода.
