— Ну почему же… — сцепил руки на груди Марк. — А мне очень интересно. Я, конечно, как лох, вечно не в курсе, но хотелось бы послушать.
— А ты что, не сказала ему? — повернулась соседка к Полине. — А чего ж ты? Ну… Ну ничего, ничего, бывает, — попятилась на выход. — Потом скажешь. А главное, что мы-то свами вместе, а он один. Пустое место! Вот и всё. И лампочку эту я ему так не оставлю!
Она сбежала, а Марк… А он вёл себя, как обычно: сидел за компом, смотрел телек, за ужином рассказывал об этих своих биржах. Как ни в чём не бывало! И это была такая му́ка…
Полина словно не дышала. Сотни, тысячи раз прокручивала в уме возможный диалог, объясняла, оправдывалась, просила прощения за то, что не сказала сразу, снова оправдывалась… А Марк просто молчал.
В воскресенье в кои-то веки выбрались всей семьёй на речку. Разлив затопил берега, Маша мочила ножки и копала в песке ямки. Марк жарил сосиски. А Полина… Она толком не понимала, что делает, как делает, зачем. Она просто сходила с ума, потому что Марк до сих пор молчал. Как ни в чём не бывало.
И если это было наказание, то это что-то новенькое. Изощрённое.
Ночью она не выдержала сама. Начала едва ли не с оптового рынка, где пригрузилась в тот раз больше обычного, упомянула разговор со свекровью, потянутое запястье и, наконец, с замиранием сердца, перешла к конфликту в лифте. Говорила, увязая в ненужных деталях и подробностях, и с отчаянием понимала, что всё это выглядит так, словно она оправдывается. Знала, что говорит правду, но чувствовала себя так, словно безбожно врёт и выкручивается…
— …Вот и всё, Марк. Просто недоразумение, даже и говорить не о чем.
А он молчал. Хотелось треснуть его, заорать: «Ну скажи хоть что-нибудь!», но Полина лишь лежала и не понимала, что опять не так. А потом догадалась. Внутренности скрутило возмущением, но она взяла себя в руки и загнала гордость подальше.
— Марк… прости. Обещаю, это больше не повторится.
— Вот как тебе верить, Полин? — после долгого молчания, наконец ответил он. — Если ты врёшь на такой ерунде, можно представить, что ты творишь покрупняку. Я не знаю, что с тобой делать. Серьёзно. Но если хочешь уйти от меня — иди, я же не держу. Я… Я не знаю… — снова долгая пауза. — Я просто из окна тогда шагну и всё. Серьёзно. Вообще не вижу смысла без тебя. Я ж… — говорил тяжело, словно справлялся с собой, может, даже слёзы душил. — Я ж с самого начала всё ради тебя. Даже с Ингой тогда порвал. А она, между прочим, в Москве теперь, при Газпроме устроилась и мужа туда протащила. Он у неё лох конкретный, зато в Газпроме. Круто же? А на его месте мог бы быть я… Мне мать каждый раз мозг этим выносит. А я… А что я, — вздохнул, — я же всё ради тебя, с самого начала. Думал, хотя бы благодарность от тебя будет. А ты вот так. Ну ладно, хрен ли… Иди. Насильно мил не будешь, я же понимаю. Просто я боялся, что ты меня на богатенького папика променяешь, это хоть как-то, а ты вообще на чмыря какого-то. Даже обидно. Не, ну так-то понятно, тебе ж главное, что он не инвалид…
— Марк, ну нет у нас с ним ничего, не было, и быть не может! Вообще! Ну просто мужик какой-то. Просто сосед! И ему до меня дела нет, и мне до него!
— Ага, нету дела. А чего ж он тогда выскочил?
— Ну откуда я знаю? Может, он мент и ему до всего есть дело? Или думал, воры лезут? Или вообще, как тётя Валя, под дверью днём и ночью пасёт? Я не знаю!
Марк навалился вдруг на неё, сопя, прижался губами к уху. Полина испуганно замерла, по загривку поползли мурашки — мерзкие, как пауки. Даже дыхание от них перехватило.
— Бре-е-ешешь… Я знаю, что ты брешешь, потому что он, дебил, тогда спалился. Так ему и передай, что он лошара. Но я тебя прощаю. Опять прощаю, потому что люблю тебя, суку брехливую. Я люблю. Я! А он просто трахнуть хочет… если не уже. Так что не обольщайся на его счёт, на хер ты ему не сдалась, с чужим ребёнком. Ты вообще никому не нужна, кроме меня. Просто посмотри на себя, ты кто? Ни образования нормального, ни жилья, ни рожи, ни хотя бы сисек, за которые подержаться хочется. Ты вспомни, кем ты была, когда я тебя подобрал? Деревенская клуша, а за душой только бабка-кошатница и развалившаяся халупа, которую вы называете домом. Я тебя пожалел, я тебя поднял, я тебе всё дал. Я тебя сделал! Даже трахаться тебя, рыбу дохлую, научил Я! А ты… Сука неблагодарная. Но я тебя всё равно прощаю. Потому что люблю. Это ясно?
На живот легла его потная ладонь. Полина вздрогнула и судорожно свела колени. И тут же с отчаянием поняла, что сейчас отказывать никак нельзя…
Лежала потом, использованная, слушала храп мужа и хотела умереть. Так это страшно — понимать, что ты ничтожество, пустое место, и единственное, что хоть как-то придаёт тебе вес, это человек, от которого тебя чем дальше, тем сильнее тошнит. Но ведь в чём-то он прав. Всё, что у неё есть своего, это Маша и бабушка в забытой богом деревне.
…И вдруг вспомнила про лампочку, освещающую теперь их дверь. И как бы ни было ей сейчас погано — улыбнулась. Совпадение, конечно. Просто новый жилец, мужик, хозяин. Просто не хочет шариться в потёмках, возвращаясь домой за полночь. Но для Полины эта лампочка неожиданно стала каким-то маячком, словно её зажгли там специально для неё. Глупо, конечно…
Так захотелось подойти к окну и уловить табачный дымок… Ей не хватало этого тепла. Отчаянно не хватало.
Но она не пошла.
Глава 16
На следующий день забежала после обеда домой и снова попала в конфликт на этаже. Только на этот раз всё было ещё эпичнее: площадка заставлена старыми оконными рамами, дверь в квартиру соседа распахнута, оттуда слышен грохот и голоса. Пыль в воздухе, белые следы на полу — глобальный ремонт, одним словом. И тётя Валя, бегающая из угла в угол, цепляющаяся к рабочим, выносящим к лифту мешки со строительным мусором — то не там ставят, то слишком шумят, то не так ей отвечают.
В квартире послышалась возня, мат, и на площадку вынесли оконную решётку. Полина посторонилась, давая рабочим место для манёвра и вынужденно отходя к тёте Вале, и та тут же вцепилась в её локоть:
— Ты смотри, смотри! Нет, ты видишь, что творится-то?
— Окна меняют. Что тут такого?
— Да какие окна? Чёрт бы с ними! Решётки! Решётки поснимал!
А рабочие как раз вытащили следующую решётку. Тоже прислонили к стене.
— Куда ты ставишь? Кто так ставит? — заорала тётя Валя. — Ты мне так все стены тут поисцарапаешь! Эй, слышишь, я с тобой разговариваю!
Но рабочие не отреагировали.
— Ты видала? Нет, ты видала? — схватилась за сердце соседка. — Все как один — нахалы! Гастарбайтеры чёртовы! Чтоб вам сдохнуть, гады! О-о-ох, Полин, это же уже не шуточки… Это же уже… — задохнулась гневом, подбирая нужные слова. — Это же для тебя в первую очередь аукнется! Я тебе сколько говорила — поставь решётки! Сколько, а? А я знала, знала, что вот так будет! А ты меня не слушала!
— Я вас не понимаю.
— А ты пораскинь умишком! Тебя теперь что защищает-то от него, от соседа этого вашего ненормального? Ну? Ничего! Залезет, ограбит, а то и ещё чего! А с него станется, вот увидишь!
Полина вытащила локоть из её пальцев:
— Главное, что у вас решётки есть, тёть Валь, а я уж как-нибудь обойдусь. Вы извините, у меня времени в обрез, бежать надо…
— Погоди, я это, спросить хотела — у тебя есть краска, покрасить меня? А я пенсию получу, и верну тебе тогда. Есть?
— Найду, — вздохнула Полина.
— Ой, ну отлично! Сегодня вечером забеги ко мне, ладно?
— Постараюсь.
— Ну давай. И на счёт решёток, Полин — ты вот зря так к этому относишься! С этим надо что-то делать, потому что… — в этот момент рабочие завозились перед дверью, собираясь выносить третью решётку, и Полина поспешила проскочить к себе, чтобы не стоять больше с тётей Валей. И даже из-за своей закрытой двери слышала, как та орёт, заставляя рабочих сию же минуту выносить всё это с площадки.
Вечером, едва вернулась от тёти Вали, в дверь тихонько постучали. Глянула в глазок — Руслан. Сердце заколотилось. Оглянулась на комнаты, убеждаясь, что Марк не слышал, и осторожно шмыгнула в подъезд.
