Воздух был необычайно ароматным.
Ярко светило солнце, дул тёплый ветерок, и на поверхности воды появлялась рябь. Шумели кронами лиственные деревья.
И я, как в детстве, хватала взрослого за руку и тащила собирать цветы. Раньше это была моя мама, теперь Лёшка.
Нам спешить было некуда, поэтому Лёша ждал, когда я сплету для него венок из первых летних цветов.
Он стоял такой прекрасный, такой весь таинственный. Закусив набок травинку, наблюдал за мной свысока и чуть улыбался. В нём сочеталось много непонятных мне вещей. Но я не торопилась узнать о Лёше всё. Оно откроется со временем, пока нужно закрепить свои чувства, чтобы не испугаться, не взбрыкнуть и не оставить его одного в этом мире. Потому что не только мне он был необходим. Лёшка любил меня и нуждался во мне.
Вся его опека, забота смешивалась иногда с жёсткостью, но так это компенсировалось безграничной взаимной любовью, что я млела.
Люблю.
От стройности и силы, до мирного характера. И даже взрывной Леший не портил моего отношения к этому мужчине.
Я встала на носочки и возложила венок на его иссини-чёрные волосы. И стал мой обожаемый муж выглядеть, как мифический древнерусский воин. Который в поле мирен, а в бою яр.
Лёша склонился ко мне за поцелуем. Руки его сплелись вокруг меня. Я, оказавшись в объятиях, податливо разомкнула губы и впустила его мягкий, сладкий язык.
Любит целоваться.
– Ты зачем рюкзак взял? – улыбнулась я.
– Красить буду, – он взял меня за руку и повёл дальше по заросшей тропинке.
А я как девчонка прыгала и задевала ладонями, пахучую траву. И блаженно прикрывала глаза, когда большой палец мужчины, поглаживал мою ладонь, а рука то и дело поправляла распущенные волосы.
В этой части деревни мы ещё не были.
В зарослях открылся погост. Почти не осталось могилок. Только шесть за кованным забором. Там стояли деревянные кресты, выкрашенные тёмно-зелёной краской, с пожелтевшими фотографиями за мутными стёклами. Был между могилами поставлен стол и скамейки самодельные. Вокруг всё засыпано гравием и трава не росла.
Дальше покосившиеся надгробия. А за ними у высоких дремучих елей возвышалась старинная полуразрушенная церковь.
Лёша сгрузил свой рюкзак на столик. Извлёк банку с краской и кисточкой. Без промедления, приступил к покраске крестов.
Здесь были похоронены Васины. Два деда, две бабки и мать с отцом.
Маму Лёши я однажды видела, она на какой-то праздник к нам в школу приходила. Не на выпускной точно.
Это была полная кареглазая женщина. На фотографии она улыбалась. Лёша похож внешне на маму, а вот фигурой в блондина папу.
– Отчего они умерли? – спросила я, и взялась вырывать травку вокруг могил, чтобы освободить место бережно посаженым многолетним цветочкам, которые проклёвывались своими малиново-фиолетовыми лепестками.
– Отец от инфаркта, у матери был диабет, – пояснил Лёша, не отвлекаясь от работы. – Не так давно умерли. До конца в деревне жили. Я их хотел в город забрать, отказались.
– Можно я тебе помогу? – увидела я, что Лёша взял две кисточки.
– Конечно, покрась столик и скамейки, – улыбнулся он.
Я выпрямилась и встала, как вкопанная.
В стороне от погоста на берегу реки паслись кони. Самые настоящие! Две лошадки белые в яблоко, а другие каурые. И два жеребёнка.
– Лёша, лошади! – не сдержала восторга.
Почему я себя чувствовала младше его? Он со мной, как с ребёнком. Ну, да. Где я лошадей видела? А ведь так в детстве просила маму купить лошадь, её бы можно было на балконе держать. Смешно? А мне нет. Уже тридцать лет, а я верхом ни разу не сидела.
– Здесь ферма была, – он всё так же умилённо улыбался. – Сгорела вместе со скотом и птицей. Батя мой лошадей пожалел, выпустил.
– Жалко скотинку. Давай их покормим, погладим.
– Сонюшка, лошади не собаки. Они к тебе не подойдут ни за какую еду. Они свободу любят. Тем более это уже второе поколение дикого табуна.
Я ещё мгновение наслаждалась видом диких лошадей, насильно подавляя желание сбегать погладить, а потом взялась красить скамейку и столик. Положила Лёшкин рюкзак на щебень из него выпала пачка сигарет.
Лёшка потянулся и взял себе сигарету. В пачке лежала зажигалка. Он кинул взгляд на церковь, словно боялся, что его оттуда увидят и прикурил.
Быстро в четыре руки справились. Я даже умудрилась не испачкаться. Кисти Лёша сложил в пакет, а пустую банку забрал с собой, не стал в лес выкидывать.
Но обратно мы не пошли. Лёша взял меня за руку и повёл в сторону церкви.
***
***
Каждое место имеет свою энергетику. Бешеные дети, резвящиеся в коридорах детской поликлиники, пропитывают стены своей безмятежностью, а иногда плачем. И когда все уходят, ты чувствуешь, что место это детское.
Когда я переступила порог разрушенной старой церкви я ощутила благоговейное настроение. В передней стены были исписаны, там где уже не было деревянного пола остались следы от костра.
Несмотря на все разбитые окна в церкви было холодно и пахло сыростью.
Но в целом, всё было убрано.
И я даже догадывалась, кто убирал здесь.
Лёша неожиданно перекрестился и посмотрел вверх.
Там на облупленных стенах остались элементы древней росписи. Старинный фрески, исчерченные трещинами, освещались солнечными лучами, что попадали в окошки с выбитыми стёклами, и поражали насыщенностью красок.
– Ты крещён? – спросила тихо, словно идёт служба.
– Нет. А ты?
– И я нет. Но ты ходишь сюда, – я внимательно рассматривала остатки образов и золочёных крестов.
– Хожу, – согласился Лёша. – Убрал здесь. Однажды восстановлю её.
– Это твоя мечта? – я крутилась на месте, ощущая что-то невероятное внутри.
– Да. Я выкупил все участки в этой деревне. Это моя земля. Хочу построить здесь что-то вроде оздоровительной базы отдыха.
– Это наверно дорого, – отозвалась я, рассматривая ангелов в синих одеждах.
– Дорого, – согласился Лёша. – Фитнесс-клуба не хватит. Но Бог подаст, если угодно будет.
– Откуда ты про Бога знаешь? – хмыкнула я, получилось ехидно, и я тут же осеклась.
– Сева с Леськой воцерковились недавно, – ответил он и пошёл на выход.
И мне показалось, я его обидела.
– Трэш тоже у нас верующий, – тихо сказала я, следуя за ним.
– Человек кроме как физически и интеллектуально должен духовно развиваться.
– И ты молишься? – щурилась я от яркого солнца, когда мы вышли наружу.
– Молюсь, – спокойно ответил Лёша, рассекая траву.
– Что просишь? – не в курсе можно ли такое спрашивать.
– Обязательно просить? Благодарить можно. Вот тебя мне послали, чем не радость, – усмехнулся Лёшка и обнял меня.
– Погоди, погоди, – я стала его отпихивать от себя. – Я просто… Ничего не знаю по этой теме…
Но очень хочу. Всего пара минут в разрушенной церкви, а я почувствовала, что мир мой не будет прежним.
– Это не ко мне, Сонюшка, – печально улыбнулся Лёша. – Я мало что знаю.
Мы возвращались домой в тишине. Лошади играли у реки. Насторожились, заметив нас. Провожали взглядами.
Ветер поднимался и разметал лошадиные гривы, и мои волосы.
– Дождь будет, – сказал Лёша, – надо крышу на сеновале залатать.
– Зачем? – недоумевала я.
– Чтобы не сгнило, – не понял, что такого.
– Так ты…, – я остановилась и заглянула ему в глаза. – Ты лошадей всё-таки подкармливаешь.
– Они сами приходят, – рассмеялся Лёша и отделился от меня, сгрузив рюкзак.
В дом я не вошла. Постояла в предбаннике, глядя на страшную тёмную лестницу, ведущую на чердак.
Решилась.
Медленно по скрипучим ступенькам поднялась наверх. Там было темно, и была ещё одна дверь. Напряжённо я открыла её.
Очутилась на чердаке, как в отдельной комнате. Думала увижу старые вещи, но кроме потёртой детской кроватки с погремушками, ничего из вещей не было. Голые доски над ними бельевые верёвки с прищепками. А я бельё на улице развешивала. У стен на лесках висели ароматные пучки трав.
