— Посмотри внимательно на этот арбуз, Ирин, — сказал отец своим неторопливым нравоучительным тоном. — Он круглый, но не абсолютно круглый. Но в этой своей неровности и ассиметричности он идеален. Потому что природа создала его таким. Природа создала идеальными абсолютно всех. Вот только люди почему-то забывают об этом. И ведут себя так, словно у них еще сотня жизней в запасе. Вместо того чтобы с самого начала не допускать ошибок. Вместо того чтобы с первого раза делать все идеально.
Ира не знала, почему слова отца в тот жаркий сентябрьский день так въелись в её сознание, вцепились клешнями и дергали всякий раз, когда Ира творила какую-нибудь бессмысленную ерунду. Но ей никогда, никогда не приходило в голову, что её отец может быть неправ.
Она только жалела, что не может, никак не может стать идеальной дочерью, которую так хотели бы видеть родители. Пусть даже они давно уже не ходят по этой земле.
Иногда ей казалось, что внутри неё живут и сражаются две Иры. Одна из них говорила голосом отца: «Не допускай ошибок ни в чем. Жизнь тебе не черновик, чтобы зачеркивать и переписывать заново». Вторая говорила голосом Аниного отца, Евгения Александровича: «Не бойся ошибок. В них нет ничего дурного. Ошибаться — естественно для каждого».
И следуя наставлениям одного, ей всегда казалось, что она предает другого. Быть может, ей просто хотелось быть идеальной для всех. А точнее для тех, кто был особенно важен.
Сколько раз в своей жизни она думала: «Это можно было сделать лучше!», «Если бы только мне представилась возможность всё исправить…». Ира не представляла, как полное и безрассудное легкомыслие сочетались в ней с тягой к безупречности во всем.
Сейчас её мысли о другой жизни нашли реальное подтверждение. Она увидела действительно другую себя. И было кое-что, что существенно отличало её от той Иры. Та делала меньше ошибок, выверяла всё тщательнее, почти никогда не поступая спонтанно. Она была жестче, неуступчивее. Она была больше похожа на отца и лучше усвоила урок с арбузом.
«Видать, отец просчитался»
В этой жизни Ира почти смирилась со своей неидеальностью для родителей. Потому что, если бы не смирилась, ей пришлось бы просто убить себя. Это было бы легче, чем что-то изменить. Она могла лишь кататься для них. Идеально, как они и хотели — единственное, что она действительно могла сделать, чтобы они могли гордиться. Если это вообще возможно — гордиться из своих могил. Но и это после переезда она почти забросила.
Но Ира ещё не смирилась с тем, что может оказаться неидеальной для Евгения Александровича. С тем, что может огорчить его и (не дай боже!) довести до сердечного приступа. Ей казалось, что она должна сделать всё возможное и невозможное тоже, чтобы отблагодарить его за всё, что он сделал для неё. Ей казалось, что, по крайней мере, это точно будет единственно правильным, что она сделает в жизни.
«Но и оставить Аню я не могу. Особенно теперь. Теперь, когда я узнала, что однажды уже оставляла её. Пусть даже, это была не совсем я, однако, это точно было ошибкой. Я сделала только хуже. Как же мне жить, чтобы не причинить боль никому?»
— Думаешь о моём отце?
Ира вздрагивает. Вопрос Ани застал её врасплох. Она с удивлением обнаружила, что они уже в ее комнате. Сколько же они просидели на той лавочке? И почему они обе здесь?
— Да, — ответила Ира. Смысла врать Ане хоть в чем-либо она больше не видела.
«Быть может, я не такая уж неисправимая лгунья, как всегда думала?».
— Не забывай, что это случилось не с нами, — Аня вдруг оказывается у неё за спиной и мягко опускает руки на плечи. Ира закрывает глаза — таким приятным кажется это простое прикосновение. — У нас всё по-другому. И сами мы другие.
— Да. Но что, если с твоим папой случится… что-то плохое, когда он узнает о нас? Только не говори, что он не узнает, потому что где-то я это уже слышала…
— Ничего, мы что-нибудь придумаем! Обязательно! Все, милая! Я побежала.
— Куда собралась? — Ирка хватает ее за руку, и Аня плюхается обратно на кровать.
— В комнату. А то мои соседки решат, что я была иллюзией, и меня нет на самом деле. Да и тебе, наверное, будет неудобно… — Аня мнется. — Со мной спать.
— Еще чего придумала! — ворчит Ира. — Иди переоденься или возьми, чего тебе там надо и возвращайся.
***
К своему неудовольствию, Ира проснулась рано и узнала, что сегодня их ждут собрания по поводу учебного года. Ане — к девяти, ей самой — на час позже.
Аня в последний год пыталась учить шведский. Но то ли таланта к языкам у нее не было, то ли в ней самой было что-то не так, в общем, учиться она собиралась на английском.
На собрании им долго рассказывали об университете, показали территорию, в том числе, гигантскую, по Аниным понятиям, библиотеку, выдали книги. И спустя полтора часа отпустили. Потом еще час она дожидалась Иру, то открывая учебник и принимаясь читать, то закрывая и посылая все к чертям. Нет, может быть, сами по себе темы и были интересными, но они задерживали для нее приход Иры.
Она залипала в телефоне, когда в комнату улюлюкая зашли Кэрис и Мано.
— Hej, förlorade granne! (Привет, блудная соседка!) — бросила Мано, плюхнувшись на кровать.
— Hej! — ответила Аня.
Она на пару секунд даже заметила что-то адекватное в их глазах. Но позвонила Ирина, и Аня побежала скорее на встречу с ней.
— Как думаешь, если те, другие ты и я, существуют как бы одновременно с нами, вне времени, могли бы мы с тобой узнать, чем у них все закончилось? Ну, в смысле, что с ними было после того, как “они” расстались…
Ира вздыхает. Она заметила, что Аня намеренно выделяет слово “они”, чтобы подчеркнуть, доказать самой себе, что судьба тех Анны и Ирины словно бы не имеет к ним никакого отношения. Ира, переборов желание кого-нибудь убить вилкой в ее руке, отвечает:
— Конечно, ты, Ань, знаешь, мне хотелось бы думать, что у них все было хорошо в конце концов… или будет хорошо… ох уж все эти таинственные временные пространства… Но мне кажется, если бы все было хорошо, их память не свалилась бы на нас.
— Да, я тоже так думаю, — Аня опускает чашку, и плечи её тоже опускаются. — И это постоянное ощущение утраты… Оно не моё, оно принадлежит только той Ане, но оно настолько сильное, что я понимаю… та Аня потеряла свою Ирин навсегда. И мне страшно…
— Почему? — Аня слышит шепот в самое ухо, Ира тянется через стол.
— Страшно каждый раз, когда я думаю, что на их месте могли бы быть и мы с тобой. Мне кажется, что, если бы я испытала всю глубину той боли, я бы просто с ума сошла.
Ира интуитивно, непроизвольно тянется рукой к сердцу, ощутив внезапную тянущую боль. Она словно чувствовала часть той вины, которая была на другой Ирой за то, что та оставила Аню, за то, что не исполнила клятв и обещаний.
“Ну вот, только этой вины мне не хватало… До сих пор мне, кажется, и своей собственной было вполне достаточно”.
Ира не привыкла выражать свои чувства жестами. Да что там говорить, она вообще не привыкла их выражать.
Но сейчас неведомая сила сталкивает Иру со стула, заставляет подойти к Ане и обнять её за плечи.
— Ну что ты… Не бойся. За их жизнь мы не отвечаем, ведь так? У нас есть своя, и у нас все иначе. Милая, — последнее ей дается особенно тяжко, но она знает, что так Ане будет намного спокойнее.
На следующее утро Ира разбудила Аню пораньше. Застав ее быстро съесть бутерброд, сама Ира выпила только кофе. Она слишком нервничала, и, если бы осмелилась что-то съесть, ее бы стошнило. На все вопросы отвечала односложно и всё смотрела в окно. Перед выходом из комнаты Ира произнесла самую длинную речь за это утро:
— Ты сегодня узнаешь обо мне что-то очень важное. Кроме тебя этого не будет знать никто. И если после этого твоё отношение ко мне изменится, я пойму. Ты действительно слишком молода, Аня, чтобы брать это на себя.
