Спускаюсь вниз, наливаю кофе и выхожу на балкон. Я его вчера не заметила. Ах, вот это вид, красиво жить не запретишь. И, кажется, я теперь тоже ненадолго в этой жизни. Главное, сильно не привыкать.
Женя подавился бы сейчас от злости, увидь меня здесь. Ведь он вряд ли преследовал целью улучшить наши с Пашей жилищные условия.
С трудом подавляю в себе желание сделать селфи и отправить бывшему, ну, или на худой конец выложить в соцсеть. Не стоит оно того. Мне сырники делать надо, а не это все.
- О, как аппетитно, - на кухне появляется Иван и настороженно принюхивается.
- Прости, наверное, вытяжка тебя разбудила. Просто без нее весь запах пошел бы наверх.
Мы снова вдвоем в одном помещении, и я только сейчас вспоминаю, что так и не переоделась с утра.
- Милая пижамка, но на работу все же надень что-нибудь традиционное, - Никольский хватает сырник. – Вкусно. Мне кофе без сахара, пожалуйста. Там справа, стоит кофемашина.
Распоряжается как, вы только посмотрите. Но ладно, «пожалуйста» сказал.
- Я сварила в турке, так вкуснее, - подаю ему кружку и задерживаю дыхание, как будто от его оценки зависит вся моя дальнейшая жизнь.
- Действительно, неплохо, - Иван кивает. – Но ты иди собирайся, а я разбужу Пашу. У нас с утра интервью втроем, будем изображать идеальную семью.
- Что?! – роняю тарелку на пол. Нельзя было об этом сказать заранее, Павлик же ничего не знает до сих пор. – Извини.
Суечусь с осколками, а упреки проглатываю. Я знаю, что имею право на них, но не могу себя заставить высказаться вслух. Ивана я воспринимаю больше, как начальника.
- Ничего, на счастье, - Никольский пожимает равнодушно плечами и уходит.
Куда подевался вчерашний пожар?
17
- Мама, я в садик хочу, там на завтрак сегодня запеканка, - канючит Павлик в машине.
А я сижу смотрю на него беспомощно. Что мне ему сказать? Будь моя воля, он бы сейчас ел запеканку.
- Ничего, я тебе ее после интервью закажу в ресторане, - говорит Иван, пытаясь застегнуть запонки. – Да что это такое!
Восклицает в сердцах от того, что руки его не слушаются.
- Давай я, - произношу тихо и приступаю к делу.
- В ресторане не то, там не будет пацанов с нашей группы, - тянет Паша.
Ему нет дела до запонок, его волнует только свое, важное.
А я застегиваю рубашку и решаю поправить еще и галстук, он небрежно повязан. Жест получается слишком интимным, как будто мы с Никольским по-настоящему близки.
Но это не так. И от осознания сердце отдает глухой болью.
- Спасибо, - с нечитаемым выражением лица говорит Иван и убирает мою руку со своей груди. И от этого почему-то неприятно. – Ладно, у нас мало времени, нужно успеть свои роли выучить. Павлик, вы с мамой изобразите мою семью, хорошо? Ничего говорить не надо.
- Но мы же не семья, - резонно возражает сын, - это будет обман.
Я и водитель Федор смеемся, но под строгим взглядом Никольского тут же замолкаем.
- Нет, не обман, это будет игра, как в театре, - терпеливо поясняет Иван.
- Я плохо играю, в прошлом саду меня на утренниках брали только дерево изображать, воспетка говорила, что я больше ничего не сумею.
- Дура твоя воспетка, - Никольский уже едва сдерживается, - у тебя все получится, я верю. К тому же, твоя сегодняшняя роль будет мало чем отличаться от изображения дерева.
- Ну вот, никто никогда не доверяет мне важного, - Паша обиженно отворачивается.
А теперь уже едва сдерживаюсь я. Ребенок у меня хороший, нечего подрывать его неокрепшую самооценку.
- После спектакля ты нас выгонишь, да? Обратно к Полине? Как папа? – спрашивает вдруг сын. А в глазках столько затаенной боли.
- Я и есть твой, - начинает Иван, но на последнем слове вдруг замолкает. Он сам не готов к таким разговорам, а лезет семью изображать. – Я вас не выгоню, будете с мамой жить у меня, пока самим не надоест.
Укоризненно качаю головой. Вечно эти мужчины наговорят, а женщинам потом расхлебывай.
- С чего ты такой добрый? Сломал какую-то мамину вещь, да? И теперь косяк отрабатываешь?
- Паша! – возмущенно восклицаю. – Что за выражение!
- Ничего, Свет, все нормально, - усмехается Иван. – А ты чего такой разговорчивый? Раньше вел себя скромнее.
- За маму ответственность несу, я же мужчина. Тетя Полина говорит, что только на меня надежда, взрослые бестолковые.
- Не все, есть и хорошие, - возражает Никольский.
А я просто устало прикрываю глаза рукой. Этот разговор непонятно к чему ведет.
- Ага, папа Женя тоже был вроде ничего, пока своего ребенка не сделал.
- Павлик, - стону в голос. Откуда такие познания? Я совсем не слежу за сыном!
- Я не сделаю своего, не беспокойся, - а Ивану, кажется, нормально поддерживать странный разговор.
- Почему? Ты не знаешь, как они делаются? Мне мама купила книжку познавательную, там рассказывается, откуда берутся дети, я дам тебе почитать, - со всей серьезностью заявляет Паша.
Мы с Федором смеемся в голос, даже Никольский улыбается.
- Спасибо, малыш, ты очень добр. Но дело не в этом. Я уже сделал одного случайно, мне достаточно.
На слове «случайно» я вновь напрягаюсь. Хотя это правда, но может обидно звучать для Павлика.
- И что же ты его в спектакль не позвал?
- Я и позвал, это ты. Я твой отец, Паша.
Дети воспринимают серьезные новости гораздо лучше взрослых.
Они могут истерить из-за сломанного копеечного самолетика неделю, но поистине важную весть примут стойко. Даже может показаться, что они попросту ничего не поняли, но это не так. Не понимают взрослые. А дети чувствуют сердцем.
- Станьте, пожалуйста, здесь, - я вздрагиваю, вырываясь из собственных мыслей.
- Да, конечно, - вежливо киваю. – Павлик, иди сюда.
Мой сын относится к происходящему куда лучше меня. Фотограф его не смущает ни капельки, а девушку-визажиста он и вовсе покорил своей улыбкой.
- Спасибо. Сейчас сделаем еще пару снимков с Иваном Георгиевичем и все.
- Мама, а папа где? – спрашивает Паша.
Новое звание Никольского режет мой слух, а Павлику нормально, нравится. Он удивительно спокойно отреагировал на слова Ивана в машине, хотя я ждала бурного отклика. Но нет, он как будто не понял. Но с тех пор называл его только «папой». А значит, понял и принял.
- Не знаю, сынок, наверное, приводит себя в порядок.
Хотя, куда уж больше марафетиться, и так выглядит ослепительнее всех присутствующих. Но стилист почему-то решила иначе.
- Иван Георгиевич, этот оттенок пиджака совершенно не сочетается с платьем вашей спутницы! Пойдемте, я вас переодену, - воскликнула она, едва завидев нас. А потом по-хозяйски положила свои руки ему на грудь и увела.
Нельзя так фамильярничать с чужим мужчиной!
- Все, я готов, - выскакивает Никольский, как по заказу. – Это невозможно, какие-то сумасшедшие работают в этой индустрии. Предлагала мне практически такого же цвета пиджак, что и мой. Видите ли, у тебя юбка темно-лазурная, а на мне оттенок Черного моря. Что за бред?
- Хм, бывает. Однако, вы долго спорили о цветах, и воротничок задрался, - на автомате поправляю рубашку Ивану, а внутри зреет недовольство происходящим.
- Да она, как маньячка, пыталась меня насильно переодеть, отбивался, как мог, - усмехается Никольский. Ему весело.
- Да бедный, сочувствую, - сарказм сочится в каждой произнесенной букве.
Накидываются на него, оказывается, всякие. Не мужчина, а самец нарасхват.
- Ты ревнуешь?! – восклицает он изумленно. – Не думал, что дождусь проявления эмоций. Всегда такая собранная, строгая, холодная.
- Тебе показалось, - поджимаю губы и поспешно отворачиваюсь.
- Ага, конечно, как же.
- Папа! А можно к тебе на руки? И мама рядом встанет, типа мы семья. У Влада такая фотография на телефоне, я тоже хочу. А то он говорит, что у меня нет нормальной семьи, - прерывает нас Паша.
