напряжённо – ни руки опустить, ни отвлечься на секунду, ни головой повертеть, чтобы увидеть хоть что-то ещё кроме тяжёлого неба на плечах…
Следующая неделя прошла как обычно в режиме перманентной рутины: обращения, нарушения, предотвращения, рапорты, отчёты, предписания…
А ещё этот странный конфликт цыган с местными! Суть его была в том, что цыгане якобы угрожают гражданину Николаенко и его семье расправой и занимаются всяческим вредительством – ломают забор, бьют стёкла в окнах, оставляют на стенах дома скабрёзные надписи и кидают в их колодец дохлых кошек.
Видимых мотивов к этому не было, да и цыгане всё отрицали – эмоционально и дружно, как они умеют. Но и Николаенко с каждым днём втягивал на свою сторону всё больше соседей, и дело грозилось обернуться крестовым походом против «ворюг черножопых», как называл своих мнимых обидчиков Николаенко. Ну или наоборот – цыгане поднимутся против местных. Смотря, у кого первыми сдадут нервы.
– Ай-нэ, начальник, ну кого мы трогаем? – в сердцах взмахивал рукой барон Бахты́р Воронча́к. – Это они хотят выжить нас отсюда, потому что боятся! Думают, детей у них воровать будем, коней воровать будем, девушек и золото воровать будем – что там ещё в кино показывают? Но мы осёдлые ромалэ, начальник! Нас беда с прежнего места согнала, а не кочевая кровь! Всё что у нас было – сгорело, а всё что осталось, всё до последнего рубля – здесь! – развёл руками, указывая на застроенный пристройками к основному дому двор. – Нам некуда больше идти, мы теперь здесь живём. А цыган, где живёт, там не гадит – это закон!
В его словах была доля правды – стереотипы местных оказались сильны. В этом Андрей убедился, ещё полгода назад, когда маленький, всего на пять семей, табор Ворончака только прибыл в посёлок на жительство. Тогда на районный участок тут же посыпались заявления местных: в каждой бытовой ерунде, на которую раньше никто и внимания бы не обратил, они теперь обвиняли новосёлов и требовали принять меры к их выселению. Правда, с тех пор истерия постепенно почти сошла на нет – и вот, вдруг, опять!
Сама по себе мутная ситуация с Николаенко усугублялась ещё и тем, что проживал он через дорогу – на административном участке Маруновского. И хотя Андрей ноги сбил, нахаживая километры в попытках выяснить обстоятельства конфликта, Николаенко продолжал писать кляузы Маруновскому, а тот шёл напрямую к Львовичу, рапортуя о бездействии Иванова.
– Андрюх, а тебе не кажется, что он тебя просто подсиживает?
В кои-то веки, собравшись с Харламовым в воскресенье вечером у Андрея на кухне, баловались пивком с рыбкой и пытались отвлечься от работы, но всё равно все разговоры сводились к ней, любимой.
– А смысл? – пожал Андрей плечами. – Одной жопой на два участка сесть? Сомнительное удовольствие. К тому же, конфликт между местными и цыганами действительно есть, и я в нём такой же попавший, как и Маруновский. И если полыхнёт, то подпалит нас обоих.
– Да, но ты не строчишь записочки наверх, и не пытаешься любое обстоятельство вывернуть против него. Нет, серьёзно! Мне кажется, он ревнует к тебе Львовича. Ты же, несмотря на то что тот кряхтит с твоих фортелей, всё равно остаёшься у него на высоком личном счету, и это заметно. Вот Маруновский и страдает. Ну, знаешь, тайные страхи и боль жополиза – остаться не удел. – Развернувшись к двери позвал: – Маришка!
Маринка прибежала, Олег сунул ей в рот смачную, янтарную полоску спинки подлещика. Улыбаясь, проводил взглядом.
– Вымахала-то как, егоза! Туда-сюда, и женихи начнутся. Готов держать оборону, Иванов?
– Типун тебе!
Харламов рассмеялся.
– Ну-ну. Что на лето думаешь, в школьный лагерь сдашь?
– Не знаю. Оно и надо бы, конечно, но она не хочет, вплоть до бойкота.
– Ну, это, допустим, не новость. Прошлым летом тоже не хотела, сколько она с тобой не говорила тогда?
– Почти всю первую смену.
– Но потому-то ничего, втянулась. Главное начать, ты же знаешь.
Андрей вздохнул. Помолчал, крутя в пальцах пивную крышку.
– Не уверен я, что это правильно, Олеж. Вот тебя против воли сдать куда-нибудь на три месяца, тебе это как?
– Если надо – я готов!
– Угу. Вопрос только в том, кому это надо. И получается, что она как тот ходок – отбывает срок за клиента. Только те добровольно сидят, а она – потому что отец-раздолбай не может жизнь в нормальную колею вернуть.
– У-у-у, Иванов, это что-то новенькое! Не иначе, кризис среднего возраста бабахнул? Рановато! – посмеиваясь, разлил Олег пиво по кружкам. – И неожиданно. Хотя в целом ты прав. Ну, оставляй тогда дома, куда деваться. Или у вас с новой нянькой так и не срослось?
Андрей промолчал. Срослось ли у них с Красновой на почве детей, это пока сложно сказать, потому что мелкие стычки так никуда и не делись, но вот то, что лично у него как-то неожиданно начало прирастать лично к ней – это да.
… Как в старом добром кино, которое хочется пересматривать снова и снова: поворачиваешь ключ в замке, открываешь дверь, и тут же Маринка несётся: «Папа пришёл!», а Тёмка наоборот – весь в себе и даже не замечает, что в доме что-то неуловимо изменилось. Но Андрей-то замечает…
– Добрый вечер, Андрей Иванович! – выходит из комнаты дева-Весна.
– Добрый, Оксана Васильевна.
Она улыбается:
– Вы опять?
– А, да, – улыбается в ответ Андрей, – забыл, извините. Добрый вечер, Оксана.
Она сама попросила его обращаться к ней без отчества, а он не нашёл весомых причин отказать. Да что там! Оксана даже Маринку повадила обращаться к себе без отчества, да ещё и на «Ты» Обнаружив это, Андрей, конечно, попытался построить всех по местам, но Оксана так ловко уложила его на лопатки… Чем? Да если бы он помнил!
…Потом примерно полчаса «смены караула»: вместе слушают Маринкины рассказы о прошедшем дне, ужинают – тоже обязательно все вместе. Потом дети уходят в комнату, а Андрей с Оксаной остаются вдвоём на кухне и…
Сразу повисает дурацкая неловкая пауза. Андрей зачем-то сосредоточенно роется в своей рабочей папке, Оксана снова и снова бесцельно заправляет за ухо прядь волос и наконец, встаёт:
– Я пойду?
Простой служебный вопрос-утверждение, из категории «Если у вас всё на сегодня, то я пошла», но Андрею постоянно кажется, что она имеет в виду что-то другое. Словно не домой, на законный отдых отпрашивается, а уточняет: «Теперь мне лучше уйти, да?» Вопрос, после которого ему вдруг становится пугающе пусто и так
