Взять вот это заведение. В культурном центре, на тихой улице. Милое, славное, не бросающееся в глаза интерьером и пафосом.
Но, как принято здесь, модное.
С искусственно состаренным, нарочито простым дизайном, всякими неожиданными плюшками в виде вываливающихся изо всех углов раритетов старины.
Сейчас, насколько я в курсе, а я, на самом деле, вообще не в курсе, просто что-то читала и слышала…
Так вот, сейчас немного в моде советские дизайны, примерно семидесятых и восьмидесятых.
Смешение стилей, клиширование.
Поэтому на меня смотрят фотографии советских артистов со стен вперемешку с какими-то вымпелами, флажками и всякой другой подобной дребеденью, призванной создать нужную эклектику и настрой.
Игорь тоже призван… Создать настрой.
Простая рубашка и джинсы стоимостью в четыре моих зарплаты, на руке умные часы. Мы не гонимся за модой. Мы просто хотим быть постоянно в курсе и на связи.
Стрижка, усы и бородка.
Красивый. Очень красивый.
Чужой.
Уже битый час говорит о чем-то нейтральном, заботится о том, что должно быть интересно мне.
А мне не интересно.
Я не могу отключиться от иллюзорности происходящего. Неправильности.
Когда-то давно, когда я наивно считала себя свободной, я вот так же сидела в кафе. И напротив сидел очень милый, очень положительный и приятный мужчина, надежный, правильный… Такой, что мне завидовали все немногочисленные мои знакомые. И твердили хором, чтоб соглашалась замуж, когда позовет. А он позовет. Сомнений не было. Потому что такие мужики, обстоятельные, серьезные, все доводят до конца.
Такие мужики на дороге не валяются.
А я смотрела и уговаривала себя.
Что да. Не валяются. Хороший мужик. Надо брать. Надо.
И не взяла.
Ну, тут и Сухой подсуетился тогда, конечно.
Но основная причина была во мне. Только во мне. Сухой, кстати, так до сих пор и думает, что это он его спугнул.
А еще он думает, что я с ним жила, с этим мужиком. Спала. Занималась сексом. А почему нет? Жених же.
Он ничего не говорил. И тогда не говорил, и потом. И теперь уже не скажет, конечно.
Но я знала. Всегда знала, чувствовала, что думает именно так.
И почему-то тоже ничего не говорила, не разуверяла. Словно хотела сделать больно.
Ему ведь явно было больно.
И тогда, и потом, наверно, тоже, когда думал, когда представлял. И пусть.
Правильно, что ему больно.
Все равно не так, как мне. Далеко не так.
Вот такие мы с ним ненормальные. Он мне делал больно всю жизнь, с самого первого раза. Все через боль.
И я не отставала. Поначалу — нет, но потом научилась. Знаете, если зверюшку постоянно колоть иголкой, она начинает отращивать клыки.
И обрастать броней.
Вот в этот, последний раз мне не больно.
Мне никак.
И сижу я в этом прекрасном месте, с этим прекрасным мужчиной не потому, что хочу досадить своему многолетнему любовнику, неожиданно решившему жениться на другой женщине, а просто потому…
Просто потому что хочу.
Я еще живая, как-никак.
Я, может, и сексом с ним захочу заняться…
При одной мысли, что ко мне прикоснется кто-то другой, не Олег, становится душно. И тяжело дышать. До боли. Вот такая фантомная аллергия.
И сразу как-то понятно, что нет.
Не захочу я ни с кем заниматься сексом.
Игорь говорит что-то смешное. Очень смешное. И ждет от меня реакции. Я улыбаюсь, хотя понятия не имею, что он такое рассказал.
Выныриваю из своих мыслей, стараюсь вслушиваться в разговор, но Игорь, как назло, решает обсудить кого-то из присутствующих.
Я так понимаю, здесь довольно много известных людей, но я никого не знаю, а потому не особо могу поддержать беседу. Просто слушаю. Изображаю интерес.
Актриса. Известная в Питере, недавно вернулась из Москвы, думала покорять столицу, не удалось.
Рэпер, без привычных атрибутов, так необходимых для этого вида деятельности, в каком-то спортивном костюме, навевающем воспоминания о братках девяностых.
Известная художница. Выставка недавно с успехом прошла.
Бывший редактор одного из самых популярных новостных интернет-порталов. Почему бывший? А как-то портал резко прекратил свое существование. Может, кого-то неправильно осветили, кому-то на мозоль наступили. Буквально вчера еще росли и развивались, и вот все. Причем, сразу везде прекратили деятельность. И в Москве и в Питере. Так бывает.
Я пожимаю плечами. Всякое бывает. Пью черный кофе без молока и сахара. Смотрю на проходящих мимо людей. На подъезжающие и паркующиеся машины. Вообще-то, здесь парковка запрещена, но у нас всегда есть те, кто ровнее остальных.
Один такой как раз паркуется. Черный представительский седан.
А потом…
Черт!
Я отвожу взгляд настолько торопливо, что Игорь, с увлечением рассказывающий мне про очередного деятеля искусств, как раз на днях пойманного с незаконным веществом в кармане, замечает это и вопросительно замолкает.
Но мне не до него совершенно.
Потому что я вижу надвигающуюся катастрофу и не знаю, как ее предотвратить.
Потому что, конечно, бывает всякое.
И кафе в Питере полно. И таких модных — вагон.
И известный глава известного международного строительного холдинга, непонятно за каким хреном в очередной раз посетивший северную столицу, вполне может просто заехать поесть…
И…
Утешай себя, Оля, утешай.
И верь в совпадения. Давай.
Вот он уже к столику твоему идет.
Начинай верить.
18. Сейчас
Ну что, ты смотришь? Ну смотри.
Я взгляд не отведу, не думай.
Пустое. Нет, не говори.
И улыбнись. Не будь угрюмым.
Ну как тебе я? Ничего?
Я вижу. Как зрачок расширен!
Все для тебя. Для одного.
Улыбкою кота Чешира.
Ты что-то говоришь, а сам
Все смотришь, смотришь… И напрасно.
Давно не верю голосам,
Твердящим все кристально ясно.
Тебе все ясно? Ну — вперед!
И в руки — флаг! И что там дальше?
Смотри. Другой домой везет.
А ты… Ты вспоминай. Почаще.
М. Зайцева.
Сейчас.
Я захожу в зал и сразу к ней.
Сидит. Смотрит. Глаза такие… Черт, Шипучка! Ну чего ты творишь опять?
Ну зачем?
Мы нехорошо расстались в последний раз. Но ты реально, прямо на самом деле, думала, что я тебя оставлю? Да? Ты же так хорошо меня знаешь, Шипучка. Как облупленного знаешь.
Мажорчик, нагло зацепивший ее руку, пока еще ничего не видит. И не понимает. Моей чуйки у него нет, и было бы странно, если б появилась. У такого.
И потому надвигающегося пи**ца, само собой, не ощущает.
Зато Олька сразу все сечет. И только глаза сужает опасно. Сейчас зашипит. Как газировка моей юности, выплеснется через край. А мне того и надо. Выплескивайся, Шипучка. Я поймаю.
Я не выдумываю повод, не ищу ненужных слов. Зачем? Ради кого?
Вася подставляет стул, сажусь, смотрю на нее. Только на нее.
Ну, привет, Шипучка. Начинай.
— Простите, но вы, вероятно… — неожиданно влезает в наш безмолвный разговор мажор, но я даже взгляд на него не перевожу. Незачем.
— Привет, Олька. Поехали отсюда?
Она молчит. И смотрит. И я за один такой взгляд готов сейчас всех отсюда, нахрен, повыбрасывать, ее на этот диванчик завалить и юбку задрать. Чувствую, как просыпается и вылезает наружу Олег Сухой.
Тот самый, из веселых девяностых. Для того Олега это не было проблемой. И для Хельмута Троскена — тоже ерундовое дело.
— Простите, я не понял, что…
— Игорь, — звонко перебивает его Олька, не отрывая от меня взгляда. Опасного. Предупреждающего. — Мой друг. А это герр Троскен. Мой знакомый.
— Троскен? Тот самый? — в голосе мажора звучит настолько искреннее удивление и восторг, что я нехотя отрываю взгляд от Шипучки и смотрю на него. И Олька смотрит. И тоже с удивлением.
