— Слушаю.
— Ева, — выдохнули на другом конце связи. — Прости, что долго не звонил. Ты можешь приехать?
Поджав губы, я покачала головой. Нет, ну какая наглость! Он долго не звонил… Долго. Он не звонил целую вечность, а теперь просит приехать! Настоящий хищник! Только с ним мне ничего не светит, а поэтому я могу спокойно отшить его.
— Данила, зайчик! Ты не звонил три недели! У меня другие планы, извини…
— Ты нужна мне, Ева. Я действительно не мог тебе позвонить.
Его бархатный голос заставил мое сердце екнуть. Внутри все словно заполнилось жарким густым туманом, который все прибывал и прибывал, пока не дошел до головы. И не размягчил мне мозг, ибо только этим можно было объяснить мой ответ:
— Хорошо, я приеду. Ты где?
— Дома.
— В котором из домов, Беркутов?
— На Крестовском острове. Я пошлю за тобой Костю, скажи, где ты?
Назвала ему адрес гостиницы. Потом, помолчав, спросила:
— Почему ты не мог позвонить?
— Я сидел в СИЗО, — просто ответил Данила. — Приезжай, я тебе все расскажу.
Ух ты! Ничего себе! Похоже, дело Алексея Павловича, упокой господь его душу, еще не решилось. Неужели Данилу обвиняют в убийстве отца? Но ведь я сказала тогда оперу, что мы были вместе всю ночь. Им показалось это недостаточным? Ладно, все выясним.
— Я приеду, — сказала коротко и сбросила звонок.
Костя позвонил через пятнадцать минут:
— Добрый день, Ева, к сожалению, не знаю вашего отчества. Я жду вас на выходе из гостиницы.
— Отчества не надо, — буркнула, запихивая в сумочку три пакетика бумажных салфеток. — Спускаюсь.
Трех пакетиков должно хватить. Если я буду постоянно блевать… Ладно, не надо о печальном. Посижу у Данилы немного, а потом поеду сразу сдам анализы для аборта. Не стоит ждать — чем позже, тем больше рисков.
Костя дежурно улыбнулся, когда я появилась на крыльце гостиницы, и подал мне руку со словами:
— Все же хотелось узнать ваше отчество.
— Станиславовна. И не надо меня за ручку вести, Костя.
— Ева Станиславовна, у вас такие каблуки, что у меня сердце замирает, когда вы на них по лестнице спускаетесь, — признался парень. — А мне Данила Алексеевич велел вас доставить в лучшем виде.
— Да? Серьезно?
— Абсолютно серьезно, — подтвердил Костя. — Прошу.
Он распахнул передо мной дверцу Пука и помог забраться внутрь. Я села, покачав головой:
— Не надо меня опекать, я же не старуха и не смертельно больная!
— Тьфу-тьфу-тьфу, — испуганным тоном ответил Костя, садясь за руль. — Не надо о таком, слова материальны.
— Глупости, — отрезала я. — Поехали.
Дорога заняла у нас совсем немного времени, и через все те же пятнадцать минут мы проделали уже отрепетированные телодвижения в обратном порядке. Меня высадили из машины и проводили до крыльца. Костя даже в дверь сам позвонил. Дверь открыл Данила, и я шагнула к нему, поцеловала, бросила:
— Ну привет, если ты не слишком занят.
— Я не занят, — пробормотал он, обнимая меня и прижимая к себе так крепко, как только мог. — Пошли, сядем и поговорим.
— Сядем, — согласилась я, чувствуя, как тело реагирует на объятья неконтролируемым ознобом. — Поговорим. Это хорошо, что тебя выпустили. Если выпустили — значит, ты невиновен!
— Ничего это не значит, кроме того, что мой адвокат внес залог, — усмехнулся Данила, увлекая меня к дивану в гостиной. — Потому что на меня надели… Во!
Он поддернул штанину на левой ноге, и я увидела закрепленный на щиколотке браслет, похожий на часы без циферблата. Ничего себе!
— Поздравляю, — фыркнула, чтобы не начать жалеть Беркута. — Значит, ты привязан к дому и не можешь выйти?
— Да. Я даже звонить могу не всем. Для звонка тебе пришлось получить специальное разрешение.
— А ничего что я свидетель? Меня с тобой на пару не упекут в тюрьму за то, что я пришла?
— Не упекут.
Мы сели. На столике уже был сервирован чай с какими-то сладостями, но я постаралась сесть подальше от подноса. Не хватало еще, чтобы меня вырвало прямо на дорогой персидский ковер!
— Так значит тебя обвиняют в убийстве? — начала я светскую беседу.
— Да, золотце.
Данила так и не выпустил меня, прижимая к себе, и я с наслаждением устроилась рядом, положила голову на его плечо, старательно не дыша. Мало ли — вдруг меня затошнит от запаха одеколона? А Беркут заметил, спросил подозрительно:
— Что с тобой? Тебе нехорошо?
— Нет, все в порядке, — ответила, уткнувшись носом в его плечо. — И что теперь?
— Следствие еще идет, — уклончиво сказал он, запуская пальцы в мои волосы и перебирая их. — Я соскучился, Ева.
— Я тоже, — соврала, а потом задумалась. А соврала ли? Я настолько привыкла, что мне никто не нужен, настолько уверилась, что мужчины мне искренне параллельны, а интересуюсь я только их деньгами… И вот шевельнулось какое-то странное чувство… Как будто ну их эти деньги! Как будто обними меня, Данила, и не отпускай больше никогда!
Нет, надо хорошенько разобраться в причинах этих непоняток. Потому что докачусь… забуду обо всем!
— Поднимемся наверх? — предложил он мурлычущим голосом.
— Я думала, что мы поговорим, — пробормотала, понимая, что согласна.
— А мы и поговорим… Но потом.
— Потом так потом… — я потянулась к нему и получила долгий поцелуй, во время которого меня подняли с дивана, подняли на руки и понесли к лестнице, не отрываясь от губ.
«Потом» случилось примерно часа через три.
За распахнутым окном щебетали птички, легкий ветерок игриво шевелил прозрачные гардины, а мы с Беркутом лежали в постели в обнимку и говорили.
— Отец был заколот в спину кухонным ножом. На нем нашли наши с Тамарой отпечатки, но это нормально. Она все время пользуется этим ножом, а я как раз до обеда грушу чистил и бросил его на столе…
— Убийца мог быть в перчатках, — я ласкала его гладкую кожу на груди, выписывая буквы алфавита. — Да вообще, скорее всего, он был в перчатках! Если не лох.
— Думаю, совсем не лох…
Данила поймал мои пальцы, поцеловал:
— Щекотно! Выбрал день, когда все были дома, когда отец решил переписать завещание… Умно, ведь теперь все мы под подозрением.
— Кроме меня!
— Ты тоже могла бы быть под подозрением, ведь по старому завещанию, которое стало последним, я наследую шестьдесят процентов всего.
— Мы только день как знакомы были, Данила! Откуда мне было знать такие подробности?
Я приподнялась на локте, глянула на него:
— Ты что, меня подозреваешь?
— Вот еще! — рассмеялся он. — Ты всю ночь была у меня перед глазами.
— А ты у меня. Мы делаем друг другу алиби, а вдруг мы сговорились?
— А мы сговорились?
— Да вроде нет, не помню такого, — фыркнула я.
— Вот и я не помню. А чего не помню, того не было.
— Отличная политика, — засмеялась и я, укладываясь обратно на подушку. — А кто наследует остальные сорок процентов?
— Остальные сорок процентов отходят нашим дорогим девочкам, — лениво протянул Данила. — Сестрам и Томе.
— Тома ваша родственница?
— Почти. С тех пор, как Элькина маман сбежала за границу, Тома единоличная хозяйка в доме.
— Как это — Элькина? У вас разные матери? — удивилась я. Данила повернулся ко мне, обняв рукой талию, и ответил:
— А чего ты удивляешься? У нас у всех разные матери!
— А где они все? Ой, извини, если это неприятная тема, давай забудем.
— Нормальная тема. Значит, Элькина сбежала с иностранцем, Катюшкина попала в ДТП и погибла, а Дашкина — ты будешь смеяться — ушла в монастырь и приняла постриг.
Он фыркнул, как будто это была удачная шутка, но я только головой покачала:
— Вот уж действительно смешно. А твоя мама? Что с ней случилось?
— А моя мама давно развелась с отцом и живет в деревне.
Вот тут я удивилась. Представила себе толстую тетку лет пятидесяти, пропалывающую огород в позе раком, и даже зажмурилась несколько раз, чтобы прогнать видение. И переспросила:
