- Ира, - он чуть повысил голос, самую капельку, но это был сигнал, что надо срочно прятаться в бомбоубежище. – Сделай одолжение, не трогай меня сегодня, ладно?
Хомяк, уже опытный, отложил это в защечный мешок и отполз на запасные позиции.
Все разъяснилось через несколько дней. То есть он, конечно, открытым текстом ничего не сказал, но все было достаточно прозрачно, и выводы я для себя сделала.
- Ириш, - Дарьялов достал из домашнего сейфа несколько папок и положил передо мной, - я понимаю, это не твой профиль, но не хочу выносить за периметр. Давай кое-какие вопросы порешаем. Имущественные. Если понадобится консультация узкого специалиста, ты найдешь, к кому обратиться.
Ясно, папа. Дети закатили тебе истерику: как бы семейное достояние не попало в цепкие лапы ушлой бабы, которой ты неосторожно сделал ребенка.
- Если бы мы поженились, все было бы проще. Хотя это не точно. Поэтому я хочу максимально исключить все возможные проблемы для тебя и для Иришки.
- Дарьялов, ты умирать собрался? – возмутилась я, хотя юрист во мне всегда приветствовал такой подход. Сама первое завещание составила в двадцать лет, с тех пор только корректировала его по необходимости.
- Да не хотелось бы. Но рано или поздно все равно придется. И это, знаешь, всегда происходит не вовремя. У нас нет трастовых фондов, а открывать их за границей сейчас… ну сама понимаешь. Но в прошлом году появилась возможность открывать личные и наследственные фонды, это, как я понял, почти аналог. Ира, изучи все и посмотри, что из этой байды, - он постучал пальцем по папкам, - можно передать в такие фонды.
Я прекрасно знала, что спорить и изображать из себя мисс Бескорыстие бесполезно. Как он говорил, все равно что тормозить пяткой бронепоезд. Да, собственно, я и не собиралась ничего изображать. Поэтому все изучила и справочку составила. Чтобы работало максимально эффективно. Только заметила вскользь:
- Боюсь, твои дети будут сильно недовольны.
- Дети получат весь мой легальный бизнес, оформленный на них, плюс заграничную недвижимость, - отрезал он. - Номинально и так все это уже получили. Для вас с Иришкой я открою наследственные фонды, там нет лимита по стоимости, как для личных. И оспорить наследство не получится. А теперь подгони мне хорошего нотариуса.
Я чувствовала себя странно. Говорить, что материальное не имеет для меня значение и я любила бы Дарьялова, будь он дворником, было бы лукавством. Точнее, я все равно любила бы его,станьон вдруг дворником, но неполюбилабы, будь он дворником изначально. И все же мне было не по себе, когда неожиданно стала очень даже состоятельной женщиной. Дарьялов открыл нам с Иришкой банковские счета на неслабые суммы и два наследственных фонда, а еще оформил в нашу с ней долевую собственность выборгский и крымский дома, избавив от возможных судебных тяжб и попыток оспорить завещание.
- Дарьялов, а ты не боишься, что лиса выселит тебя из лубяной избушки? – поинтересовалась я, подписывая документы.
- Если выселит, значит, я лох и так мне и надо, - хмыкнул он. – Чтобы хайлом мух не ловил.
Вроде, все было сделано по уму. Но что-то меня тревожило. Как будто нехорошее предчувствие. После ковида Дарьялов стал чаще простужаться. Не критично, но то горло, то кашель. Чаще уставал, и мне не нравилась его бледность. А тут еще к концу года подкатили проблемы с «Северо-Западом», и нам обоим пришлось постараться, чтобы вытянуть его из ямы.
- Да ерунда, Ира, - отмахивался на мои просьбы пройти уже наконец полную диспансеризацию. – Погода сраная, протянуло где-то. Все со мной нормально. За собой лучше следи.
13.
Три часа ночи. Час Быка – самое тяжелое время суток, когда чаще всего умирают и рождаются.
Я по-прежнему жду. Почему-то кажется, что если уйду, обязательно что-то случится. Он придет в себя. Или… умрет.
Нет, даже думать об этом не буде. И никуда не уйду. Буду здесь столько, сколько понадобится. Пока что-нибудь не прояснится. Пока мне не скажут: опасность миновала. Или что надежды нет.
Да какого черта, Ира?! Прекрати это!
Снова хожу по коридору взад-вперед. Наверно, скоро пробью в линолеуме колею.
Кто-то идет со стороны лестницы. Мужчина в легкой, не по сезону, светлой куртке. Я вздрагиваю, как удара тока.
Дарьялов?! Мне уже мерещится?
Нет. То есть Дарьялов, конечно, но Никита. Откуда он взялся?
- Ирина, здравствуйте! Как он?
- Ничего нового, - я без сил опускаюсь на диванчик, и он садится рядом. – Врач сказал, операция прошла успешно, но потом началось какое-то ухудшение, и вот… до сих пор ничего. Состояние тяжелое, нестабильное. Обещали пустить на пару минут, если станет лучше. Но это еще до полуночи было. С тех пор ничего. А вы как здесь оказались?
- Зовите меня на «ты», ладно? – просит Никита. - А то неудобно. Мы в Стамбуле были, на Новый год прилетели. Марга с Сережей там остались, а я сразу в аэропорт. Из Европы сейчас было бы сложнее добраться. Сел на первый же рейс, прямой. Витьке звонил, но он в Альпах, на лыжах катается. Сказал: напиши, как что узнаешь.
- Хорошо, буду на «ты». Но только и ты тоже. У нас разница в возрасте в пять лет.
Забавно, только сейчас понимаю, что у нас с ним разница такая же, как у моей мамы с Дарьяловым.
Я держалась все это время. Все десять часов. Словно зажала себя в кулак. Ни слезинки. Но сейчас, когда, как чертик из табакерки, появился Никита, меня вдруг растаскивает во все стороны. Слезы текут сами собой, как вода.
- Ну… Ирина, не надо! – он неуклюже обнимает меня и тут же отпускает. – Все хорошо будет. Он справится. Он такой! Вот увидите… увидишь. Спасибо, что написала сразу.
- Я правда не ожидала, - позорно шмыгаю носом, разыскиваю в кармане штанов скомканный платок. – Что ты приедешь.
- Ну а как иначе-то? Инфаркт не шуточки. Мало ли… Будем ждать вместе. Вместе не так страшно, правда?
Он пытается меня отвлечь. Рассказывает что-то про новогодний Стамбул, про жену и сына, про свой дом в пригороде Копенгагена и собаку – шелти-альбиноску. Я почти не слушаю, то есть слушаю, но слышу только отдельные фразы, которые пробиваются сквозь измученное ожиданием и неизвестностью сознание. Но он прав – вместе не так страшно. То, что он рядом, пусть немного, но успокаивает.
- Как же так случилось? – ловлю, вынырнув на поверхность. – Он же никогда не сердце не жаловался, кажется?
- Не жаловался, - киваю со вздохом. – После ковида, наверно, повело. Он прошлой зимой переболел. Вроде и не слишком тяжело, но потом стал хуже себя чувствовать. Ну знаешь, как у всех – усталость, простуды частые, там что-то заболит, здесь заболит, давление скакнет. А по врачам его отправить – это если только усыпить, связать и на тележке отвезти.
- Ну да, - усмехается Никита. – У меня и тесть такой же, его ровесник. Да и я тоже – пока не прижмет так, что караул, никуда не пойду. Хотя у нас там по врачам особо не находишься. И дорого, и ждать по записи долго.
- Это, наверно, такое… общемужское. Пока топор в голове не помешает шапку надевать, к врачу не пойдете. Мой отец умер в пятьдесят от перитонита. Живот, живот… да ладно, поболит и перестанет, наверно, съел что-то не то, таблеточку выпью. А когда скорую вызвали, оказалось, что уже поздно.
- Жаль…
- Мне двадцать пять было. И я все маму упрекала: ну как же ты его не заставила? А теперь вот понимаю как.
- Ира, а тут есть где-нибудь перекусить? – спрашивает он после паузы. - Или кофе хотя бы?
- Кофе тут мерзкий. Вон там автомат, видишь? А перекусить… вряд ли. Может, и есть буфет какой-нибудь, но сейчас точно не работает. И доставки вряд ли. Новый год.
- Давай я сбегаю куда-нибудь, поищу. Должно же быть хоть что-то. Умираю с голоду. Последний раз за обедом ел, в начале первого. В самолете не кормили, только чай-кофе.
- Ну давай, попробуй.
