class="p1">— Я адвокат.
— И что, адвокаты у нас без документов ходят? Документы показал, живо! — повысил голос.
О, как хвост распустил. Хотя… Я бы и сам распушил свой павлиний, если бы рядом дрожал и плакал такой ягненок. Я посмотрел в ее глаза. Да, играла. Но всего лишь чуточк. Разыграла испуг в сто раз сильнее, но расстройство было неподдельным. Я ее расстроил. Как сильно я ее расстроил, разочаровал, унизил, обидел…
— Документов у вас, судя по всему, нет. Что же… Вторую машину вызывай, — обратился к напарнику. — Доставь девчонку к семье.
— У меня нет семьи, — добавила кротко.
И я, судя по убийственному взгляду, точно начал выглядеть в глазах мента уродом каким-то, обижавшием сиротку, вдвое младше себя…
Леонид
Разумеется, у меня при себе были права. И номера пробили, и личность, и… ничего из этого не имело смысла.
В искусстве актерской игры заключается великая сила. Опасен тот человек, который может заставить переживать и сочувствовать, произнеся всего лишь несколько фраз, выполнив простые, казалось бы, жесты…
Мой ягненок так сильно растопила сердце полицейских своим несчастным видом, что они все равно мурыжили меня долго-долго…
И я ей загордился. По-настоящему.
Чертовка… Хороша!
И меня провела, и ментов под свою дудку плясать заставила, и себя… так горячо мной любимую — чистую, красивую, невинную — не запятнала ни капли.
Воодушевление, острое возбуждение. На грани. Рубашка подмышками и на спине такая, будто я искупался в ней.
— Ясмин, Ясмин! — позвал ее.
Тачку забрали на штраф-стоянку, меня на заднее сиденье одной из полицейских машин, словно преступника.
Немного поколебавшись, она все-таки подошла и остановилась на расстоянии метра от меня.
— Прошу, не наделай глупостей.
— Уже сделала, — произнесла ровным тоном, обняла себя за тонкие плечи. — Я решила, что могу тебя заинтересовать, показаться взрослой, соблазнительной, может быть, даже красивой…
Ее губы задрожали, она прикусила нижнюю.
Сильно-сильно.
Я видел, как пульсировала губа там, где в нее острые зубки вонзились, и привстал на сиденье, рыкнув.
Это мои губы должны быть там. Мои зубы. Язык. Все мое…
Я ее так долго-долго знаю и не знаю совсем.
Разве это справедливо?
Она — моя, до самых кончиков своих ресниц. Перед людьми, законом… Есть еще тот слепой мудак, который позволил мне столкнуться с самым большим и темным искушением в моей жизни, облачив его в идеальную, тонкую, воздушную — мою Ясмин.
— Ты очень красивая. Не смей сомневаться.
— Не стоит утешений, Леонид. Я понимаю твое стремление меня поддержать, может быть, ты до сих пор видишь меня сломанной, на больничной постели, в инвалидном кресле или на костылях… И считаешь, что нужно осторожничать. Говоришь, что думаешь, и потом забираешь слова назад. Из жалости. Не стоит… Это самое гадкое, самое отвратительное чувство. Не хочу, чтобы ты был со мной… Из жалости. Я… Я не знаю, в чем причина. Нет, я догадываюсь, что дело во мне! Поэтому думаю, пора сделать кое-что.
— Что же это?
— Развод. Это не брак. Это штамп на бумажке, который ничего не значит. Я как домработница, и ты всегда можешь найти получше. Я не жена тебе и, судя по всему, ты уже нашел ту, с которой тебе интересно. Да… Эл? — добавила ехидно.
Мне стало стыдно.
Все-таки она слышала. Видела. Была там. В том же клубе и слышала часть моего разговора.
Надеюсь, хотя бы ни о чем не догадалась?
Я и так был перед ней не в самом лучше свете…
Мне не хотелось, чтобы она еще и боялась меня по-настоящему.
Это так страшно — мой привычный мир рушился, и я хотел сохранить хотя бы несколько крошек.
Это так жалко — до чего я докатился, молю о… Не знаю, о чем! Скоро сойду с ума..
— Ты все не так поняла, Ясмин. Не спеши. Я… Я расскажу тебе. Но ты не должна от меня уходить. Слышишь? Ни в коем случае! — нахмурился я, сказав это так пылко, как только мог.
— Вот как? И что же это? — помолчала и ахнула. — Только не говори, что папа или мама оставили мне кучу денег, и ты просто не хочешь терять возможность запускать туда лапу время от времени!
— Чтооооо?! — взревел я. — Да как тебе такое в голову могло прийти, Ясмин?! Нет! Я не такой… Я… Я тратил, трачу и буду тратить на тебя, как на королеву. Мне ничего для тебя не жалко. Оглянись… Тебе окружают самые лучшие вещи, твои браслеты. Те самые, которые ты так любишь… — она дотронулась пальцами правой руки до левого запястья. — Да-да, вот эти многослойные. Все выполнено на заказ, эксклюзивно. Ты… Ты — самое дорогое, что у меня есть. И в прямом, и в переносном смысле — тоже!
— Вещи. Вещи. Вещи… Меня окружают вещи, а не те, кому я дорога и интересна. Думаешь, мне нужны твои дорогие подарки, если ты просто откупаешься от меня? — сердито стукнула ладонью по боку машины. — Нет! Я хочу… Боже, как это! Простого женского счастья! Хочу… — наклонилась и прошипела. — Хочу мужчину. И ты… Ты не заставишь меня думать, будто это плохо, уродливо, безобразно и просто неприлично. Хочу мужчину, — добавила спокойнее. — Хочу и… найду его себе уже сегодня!
Я начал беситься и рванул из машины, Ясмин побежала от меня в сторону с диким плачем, ревом и душераздирающими криками:
— Он меня сейчас убьет!
Как итог, меня скрутили, отходили успокоительными ударами дубинок и засунули в камеру.
Я оперся о прутья спиной и рассмеялся громко: какая ирония!
Не так давно я вытаскивал своего лучшего друга Исаака Бессонова из неловкой ситуации, впрягался за него и подтрунивал. И вот — пожалуйста! Сегодня я сам за решеткой, будто преступник какой-то!
Но долго сидеть без дела нельзя.
Ясмин…
С глупости могла натворить беды, поэтому я попросил позвонить и убедил совершить всего один звонок.
Пустил в ход все свое красноречие и дар убеждения.
Всего один звонок.
Но очень эффективный.
Прилетел начальник этого заведения и натолкал, что называется, хуев, в уши своим подчиненным.
— Да вы что, собаки… Раком стоять захотели? Еще и мой зад подставить решили? Сейчас этот… столько жалоб накатает, до самого верха дойдет, отсудит… Да вы!..
— Анатолий Дмитриевич, не стоит, —
