Я не такая, и мне становится все тревожнее, когда он находится рядом.
На этот раз я впиваюсь ногтями в его запястье, убираю руку. На его лице пляшет веселье, и я испытываю искушение пырнуть его ножом, спрятанным в чехле на моем телефоне.
— Ты жаждешь смерти, — рычу я, бросая извиняющийся взгляд на остальных.
— Давай потанцуем, — говорит он, не обращая внимания на мой гнев. Взяв за руку, он тащит меня через сад к круглой мощеной площадке.
— Я скоро пырну тебя ножом, — предупреждаю я, совершенно раздраженная, когда он откидывает голову назад и смеется.
— Меньшего я и не ожидал.
Он заключает меня в свои объятия, когда мы достигаем импровизированной танцевальной площадки. У меня нет другого выбора, кроме как прижаться к нему, обхватив руками его теплую шею, пока он раскачивает нас в такт музыке.
Николина улыбается мне, пока мы танцуем, и я ненадолго задумываюсь, на чьей она стороне. У Ренцо лицо злое, когда он смотрит, как Массимо кружит меня в своих объятиях, но в его враждебности нет ничего удивительного. Он был непоколебимо упрям в отношении этой брачной сделки.
От тела Массимо волнами исходит тепло, убаюкивая меня. Вместо того чтобы бороться с ним, я плыву по течению, в кои-то веки потакая себе. Он отлично танцует, и хотя я могу легко удержаться на танцполе, в данном случае он — командир, а я — всего лишь участник. Мы движемся по каменному полу, вращаясь, крутясь и вертясь, и каждый раз, когда он снова прижимает меня к своему великолепному телу, трудно остаться равнодушной к тому, что он так близко. О весь такой мускулистый, гибкий и теплый. Пряные, цитрусовые нотки его одеколона витают вокруг, усиливая притяжение.
Он опасен для меня, нужно вернуть контроль.
— У меня от тебя голова кружится, — пробормотала я несколько минут спустя, когда он закружил меня, а затем снова заключил в свои объятия.
— Ты всегда такая сварливая? — спрашивает он, прижимая меня к себе, пока мы качаемся из стороны в сторону.
— Никогда. Ты пробуждаешь во мне самое худшее.
— Я не верю в это. Хочешь знать, что я думаю?
— Нет.
Конечно, он меня игнорирует.
— Я думаю, что ты не умеешь получать удовольствие. Ты слишком много работаешь и тебе нужно чаще отдыхать. Думаю, я буду полезен для тебя, потому что заставлю остановиться и ценить жизнь, почувствовать то, от чего ты закрылась. И именно эти мысли пугают тебя.
Он очень близок к истине. Но я в этом не признаюсь.
— Я думаю, у тебя завышенное чувство собственной важности, и ты ничего обо мне не знаешь.
— Последнее может быть правдой, потому что в интернете обо мне нечего найти, но я хорошо разбираюсь в характерах и знаю, что вижу, когда смотрю на тебя.
Я не хочу углубляться в эту тему.
— Ни один мафиози не оставляет следов в интернете. Как и я, так что прекрати нести чушь.
— Продолжай в том же духе, mia amata. Меня это только заводит.
— Перестань называть меня так.
Я начинаю звучать как заезженная пластинка, и, возможно, мне нужно сменить обстановку.
— Нам следует обсудить детали контракта. Я могу зайти к тебе завтра, чтобы поговорить об этом, — говорит он, наклоняя меня.
Я крепко обхватываю его за шею и прижимаюсь к нему, а мои волосы прикасаются к земле.
— Обсуждать нечего. Завтра я попрошу своего адвоката отправить проект соглашения твоему адвокату. Ты сможешь задать вопросы по поводу того, что тебе не нравится, и предложить свои варианты.
— Мы должны сначала решить это между собой, а потом поручить адвокатам подготовить бумаги, — возражает он, крепко прижимая меня к себе, пока выпрямляется.
— Я уезжаю из города на пару дней. Это деловое соглашение, и все переговоры должны проходить через юристов.
— Я хочу обсудить секс и детей. Я не буду делать это через своего адвоката. Давай поговорим об этом сейчас.
— Здесь нечего обсуждать.
— Чушь собачья, — говорит он, неуловимо поворачивая бедра так, что я чувствую его эрекцию.
— Вот что ты делаешь со мной, и я готов поспорить, что если засуну в тебя пальцы, почувствую, какая ты мокрая.
— Твое высокомерие возмутительно и не правдиво, — сужаю глаза, притворяясь, что мои трусики не промокли, и я не чувствую, как его член напрягается в брюках. — Секс не обсуждается до тех пор, пока не наступит время для деторождения. С детьми придется подождать, пока не наступит подходящий момент.
— Мы не молодеем, а мне нужны наследники. Я потребую полного медицинского обследования и внесу в контракт время для беременности.
Феминистка во мне негодует, но таков наш мир, и поднятие шума только привлечет внимание к теме, которую мне нужно держать в тени.
— Женщины рожают детей до сорока лет. У нас еще достаточно времени, чтобы создать семью, — вру я. — Но если тебе нужны точные сроки, я думаю, ты с радостью согласишься с моим предложением.
Я не могу его выполнить, да и не хотела бы, если бы могла. Но это неважно.
Он умрет до того, как этот пункт вступит в силу, так что я могу сейчас согласиться.
А вот пункт о запрете секса — это более серьезная проблема. Я не могу спать с ним регулярно, потому что это слишком рискованно. Я все еще помню, каки страстным был наш секс, и это не может повториться.
— Единственный раз, когда мы будем заниматься сексом, — это когда согласимся начать попытки завести ребенка.
Он переводит нас в более тихую часть патио, подальше от других танцующих пар.
— Если секс исключен у нас, то будет разрешен с другими.
— Ни за что, блять. Ты не будешь позорить меня, трахая шлюх на стороне.
— Многие состоявшиеся мужчины содержат шлюх и любовниц. В этом нет ничего необычного.
Его губы подрагивают в уголках, и я сужаю глаза.
— Я занимаю руководящую должность, и ты не будешь проявлять неуважение ко мне в присутствии моих людей. Точно так же, как ни один дон не позволит своей жене проявлять к нему неуважение.
— Я буду доном, и у меня есть потребности. Либо ты оседлаешь мой член, либо я найду другую.
— Нет, не найдешь, и это не обсуждается. Если я могу оставаться без секса, то и ты сможешь.
Он резко смеется.
— Ты чертова лицемерка. Я точно не твой единственный перепихон в туалете. Ты не можешь одна наслаждаться, я ненавижу двойные стандарты. Либо мы трахаемся друг с другом, либо мы трахаемся с другими людьми. Все очень просто, — говорит он, потом берет телефон и фотографирует мое лицо.
— Какого хрена?
Я потянулась за его мобильником, но он уже сунул его обратно в карман.
— Материал для дрочки.
Я мгновенно прихожу в ярость, и у меня возникает искушение ударить его по лицу, но я подавляю этот порыв, потому что не хочу опускаться ниже.
— Ты отвратителен. Я тебя ненавижу.
Он смотрит на меня с самодовольным видом, мне хочется содрать с его лица кожу.
— Ты меня хочешь.
Я вырываюсь из его объятий, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Никто и никогда не выводил меня из себя так сильно, как этот человек.
Он следует за мной, пока я иду к столу, где лежит моя сумочка.
— Мы уходим, — говорю я Ренцо. — Пожалуйста, сообщите остальным.
Взяв сумочку, я достаю телефон и бросаю его перед лицом своего жениха.
— Добавь свой номер.
В кои-то веки он подчиняется без споров. Набирает цифры и возвращает телефон мне. Наши пальцы соприкасаются, и мне хочется ударить себя по лицу, когда от его прикосновения по моей руке пробегают мурашки. Почему мое тело не может понять, что он — враг?
Если бы я не сходила с ума, то каждый раз, когда он прикасается ко мне, вспоминала бы, чей он брат. Прикосновения Карло всегда отталкивали меня, и по коже ползли мурашки, словно тысяча огненных муравьев маршировала по моей плоти. Это, несомненно, излечило бы меня от странной тяги к прикосновениям Массимо. Но если представить, что он Карло, то я, скорее всего, убью Массимо в приступе ярости или разрушу свое здравомыслие и снова разорву трещины в своем сердце. В таком состоянии я никому буду не нужна.
