В конце ужина Алексей Степанович обвел глазами присутствующих и сообщил следующее:
— Вы все в курсе того, что случилось. Милиция еще работает на месте происшествия, но я разговаривал со следователем, они считают почти установленным фактом, что это несчастный случай. Пьяные часто лезут в воду освежиться и тонут, именно так и произошло. Очень жаль, конечно. Я полагаю, что разговоров в доме на эту тему больше не будет.
Никто никак не прокомментировал его слова, и, когда он обвел тяжелым взглядом присутствующих, все опять опустили глаза. Все, кроме меня, я выдержала его взгляд, но ничего не сказала. После того как все разошлись по комнатам, я тоже ушла и долго сидела на балконе, качалась в кресле, думала. Я не верила, что Мила утонула сама. Но что я могла сказать по этому поводу? Что я видела поздно вечером Милу вместе с Алексеем Степановичем? Ну и что? Поговорив, они могли тут же разойтись в разные стороны. И она действительно была пьяна. В чем можно было обвинить ее шефа — что не уследил за ней? Но она взрослый человек, а у него куча гостей, которые требуют внимания. С другой стороны, мог ли он убить ее? Я не сомневалась, что он мог бы убить любого, кто встал бы у него на пути, а уж сам или приказав кому-то, — не суть важно. Но вот стал бы он делать это таким образом? Это весьма сомнительно. Пусть все было сделано под несчастный случай, ну не дурак же он, в самом деле, убивать человека на своей даче. Да еще собственную секретаршу, которую сам же и привез сюда. Нет, это явно не он. Но вот кто-то, какой-то Икс, кто хотел насолить ему, подставить его, но не прямо, а завуалированно, этакая скрытая угроза — это больше похоже на правду. Но тогда на первый план выдвигается незнакомец, изловивший меня в кустах. На него вполне можно подумать, вполне, но… не хочется. Сама не знаю почему, просто не хочу представлять его в роли убийцы и все. Глупое женское упрямство. Что он мне советовал? Скрыться, найти нору и забиться в нее? Нет у меня никакой норы, совершенно никакой, да и поздно мне забиваться в нее, боюсь, что поздно. Я согласна с ним, что попала в паутину, прямо в центр ее. Может, это и глупо, но у меня какая-то уверенность, что если я и могу уцелеть, то именно не прячась, а пребывая на самом виду. Будущее покажет, кто прав. Было уже поздно, и я отправилась наконец в постель.
Едва я ступила с балкона в комнату, ко мне вошел, не постучавшись, а как-то коротко царапнув по двери, Алексей Степанович. Он опять был в длинном шелковом халате с тяжелым поясом, но не темно-синем, как в прошлый раз, а в темно-зеленом, на изломах ткань отливала малахитом. Выглядел он уставшим, под глазами резче обозначились морщины, в углах рта залегли складки. Я молча присела на кровать. Он садиться не стал, а прислонился к балконной двери. Помолчали.
— Что ты будешь делать? Вернешься в Москву?
— Я еще не говорила об этом с Мариной, но хотела бы завтра вернуться.
— Будешь заниматься поиском выгодных клиентов и заказов?
Я промолчала.
— Ты вот что, не суетись пока, я, может быть, предложу тебе кое-какую работу, но не по дизайну, уж извини. — Он усмехнулся, но не весело.
Я ждала, что он скажет дальше. По его виду, по тому, как он вошел ко мне сегодня, как стоял у балконной двери, я отлично понимала, что, хотя разговор этот чем-то важен для него, пришел он ко мне не из-за него, поговорить со мной он мог в любое время. Пауза затянулась, и я пришла на помощь ему, а заодно и себе, чтобы закончить наконец этот разговор, этот трудный день и лечь спать.
— Вы пришли ко мне не за утешением, вряд ли оно вам нужно, вы достаточно сильный человек, вы пришли за моим телом. Видно, у вас уже выработалась привычка иметь в своем распоряжении молодое женское тело, вот и пришли, хотя и не доверяете мне. Зря! Я имею в виду, зря пришли. Моим телом вы располагать не будете ни сейчас, ни потом. Милу я вам не заменю. Что касается дела, то подожду, что конкретно вы мне хотите предложить, тогда и поговорим, если не передумаете, конечно. Где меня найти в Москве, вы знаете.
Огонек ненависти вспыхнул в его глазах, погорел и погас. Тяжело ступая, он повернулся и вышел из комнаты.
Я уехала в Москву на следующий же день. Встала рано, как ни странно бодрая, настроение хорошим назвать было нельзя, но вполне терпимое, если учитывать вчерашние обстоятельства. Пока все спали, я сбегала на речку, искупалась. В воде меня не оставляло ощущение, что за мной кто-то наблюдает, и я несколько раз нервно оглядывалась, но возле пляжа кустов не было, где, спрашивается, мог прятаться наблюдающий?
После купания, повесив купальник сушиться, я пошла на кухню. Мария Сергеевна хлопотала с завтраком, увидев меня, огорчилась, что у нее пока еще ничего не готово. Я успокоила ее, заявив, что мне достаточно чашки кофе, можно растворимого, и бутерброда. Женщина разворчалась, что не хватало ей еще травить меня растворимой гадостью. Не прошло и пяти минут, она налила мне из турки ароматный и крепкий кофе и сделала пару бутербродов. Мое замечание, что не мешало бы ей самой сесть и позавтракать как следует, она отмела, сказав, что позавтракала еще час назад и кофе на завтрак она не пьет, чай тоже, только свежий сок.
Когда я, собрав свои нехитрые пожитки, спустилась вниз, все домочадцы завтракали на веранде. Я поблагодарила за гостеприимство и попрощалась коротко со всеми разом, сделав исключение только для Валерика. Я погладила его по голове, попросила вести себя хорошо и не капризничать, обещала навестить его, как только смогу. Мальчик еще окончательно не проснулся, глазенки у него были сонные, он никак не отреагировал на мои слова, наверно, не понял их. Хозяин кивнул мне, но глаз от тарелки не поднял. Нина Федоровна вздохнула и пригласила приезжать еще. Маринка заерзала, хотела что-то сказать, но, поглядев на угрюмого отца, вскочила из-за стола и бросила, что проводит меня до машины. Вадик молча помахал мне рукой, выглядел он как-то вяло и невыразительно. «Быки», наскоро прожевав и проглотив что-то, вполне членораздельно и дружно сказали мне «до свидания» и даже улыбнулись, вежливые люди, оказывается! Маринка чуть ли не за руку потащила меня к машине, так ей хотелось поскорее скрыться от родительских глаз. Но как только мы оказались в гараже, прохладном и полутемном по сравнению с верандой, уже нагретой солнцем, Маринка стала упрекать меня, что я бросаю ее на съедение старикам, и заныла, что тоже хочет в Москву.
— Мамахен, может, и отпустила бы меня, но вот папахен — такой вредина! Сказал — сиди с ребенком здесь, нечего в такую жару болтаться в городе. Можно подумать, что здесь Арктика. И на танцы так и не сходили, а так хотелось. Ой, ну, может, останешься, а? Ну хоть на пару деньков? Что, не хочешь? Я вообще-то тебя понимаю, я и сама теперь боюсь, после того что случилось, вот ужас! В воду теперь ни за что не полезу, хоть режь!
