Ее родные перед ним в долгу за эту нелепую ситуацию. Будь он проклят, если не выставит им головокружительный счет.
Энди встала и взяла поднос.
— Мне пора готовиться к представлению.
Бен тоже собрал посуду.
— Удачного выступления. Или я должен сказать: «Ни пуха ни пера»?
— Я предпочитаю пуху и перу удачу, — улыбнувшись, ответила Энди. — Признаться, никогда не понимала смысла этой поговорки.
Бен рассчитывал, что и ему улыбнется удача. Что он найдет нужные слова для того, чтобы сказать Энди правду. Убедит ее простить обман, ведь идея эта принадлежала не ему. Возможно, ему даже повезет настолько, что он убедит девушку дать им двоим шанс проверить свои отношения — вдруг их связывает что-то более серьезное, чем просто физическое влечение.
Потребуется большая удача, чтобы осуществить все это за один вечер, печально подумал Бен. Затем слабо улыбнулся. В конце концов, его фамилия — Лак[1]*. Пока тридцать два года удача, как правило, была на его стороне.
Оставалось надеяться, что она не отвернется и на этот раз.
После обеда Энди была распилена пополам, сжата до невообразимо крошечного объема в ящике, который все уменьшался и уменьшался по мере того, как Мило отделял от него части, превращена в цыпленка и развеяна в облаке дыма. И все это она находила менее утомительным, чем каблуки-шпильки, которые были обязательной составляющей ее наряда. Возвратившись в гримерную, Энди сбросила туфли, как обычно, с шумным вздохом облегчения. Толстуха в пестром и мешковатом клоунском облачении, стаскивающая с головы взъерошенный рыжий парик в противоположном углу гримерной, рассмеялась.
— Энди, ты знаешь, что всегда издаешь один и тот же звук, когда снимаешь эти туфли?
— Знаю, — печально призналась Энди. — Господи, как я их ненавижу!
— Тогда почему надеваешь? — рассудительно спросила толстуха, расшнуровывая огромные башмаки.
— Разве непонятно? Чтобы ее ноги выглядели сексуально, — ответила за нее Полли, пышная блондинка-наездница, просовывая голову в вырез футболки, сменившей расшитый блестками костюм. — Точно, Энди?
Энди скорчила гримасу.
— Наверное. Хотя понятия не имею, к чему ассистентке фокусника выглядеть сексуальной.
— Разумеется, чтобы отвлечь зрителей. Если они поглощены созерцанием твоих ног, они не смотрят на руки Мило.
Энди рассмеялась.
— То же самое постоянно твердит мне Мило. Что-то о логике сексуальной подмены…
Полли небрежно пожала плечами.
— А я не против носить тунику в блестках. Мне нравится выглядеть красиво. Кстати, вы когда-нибудь обращали внимание на женщин в зрительном зале, когда Глен и Тони начинают играть мышцами перед тем, как подняться на трапецию? Тот же самый эффект.
— Какая бесполезная трата первоклассной мужской плоти, — с сожалением вздохнула толстуха Милдред, счищая грим с некрасивого, но привлекательного своим добродушием лица.
— Кстати о первоклассной мужской плоти, — сказала Полли, подходя к Энди, которая уселась на скамейку, чтобы зашнуровать кроссовки. — Что это за парень, который вот уже два дня вьется вокруг тебя? Он просто великолепен.
У Энди перед глазами тотчас же возникло обаятельное лицо Бена.
— Да, думаю, он хорош, — пробормотала она.
— Кто он такой? Ходят слухи, что он журналист, готовящий статью о нашем парке.
— Это правда. Он собирался взять интервью у работников парка. С тобой он еще не говорил?
— Нет, — с сожалением произнесла Полли, — не говорил.
— И со мной тоже, — сказала Милдред, застегивая мужскую рубашку и джинсы. — Черт его побери.
Энди нахмурилась.
— Странно. А ты что скажешь, Касси? — спросила она жгучую брюнетку в облегающих атласных штанах, только что вошедшую в гримерную. — У тебя брали интервью для статьи о парке?
Дрессировщица покачала головой.
— Нет. Я слышала, что кто-то занимается этим, но ко мне еще никто не подходил. Это тот симпатичный парень, который вертится вокруг тебя?
— Да, — медленно подтвердила Энди, гадая, чем же занимался Бен все эти три дня, не считая того, что составлял ей компанию.
— Кажется, наш журналист несколько отвлекся от своей статьи, — фыркнула Полли, недобро сверкнув ярко подведенными глазами. — Кажется, статья о парке свелась для него в одно-единственное интервью с одной-единственной клоуншей-тире-ассистенткой фокусника. Я видела, как он пожирает тебя глазами во время представления. Хотелось бы, чтобы он столько же внимания уделял моему выступлению!
Миддред усмехнулась.
— А я вот думаю, поцелуй на колесе обозрения — это что, обязательное условие интервью? Проклятье, я уже готова припереть этого парня к стенке.
У Энди загорелись щеки.
— Ты видела это? — спросила она.
— Нет, Пак видел, — ответила Миддред, называя парня, заведующего колесом обозрения. — Он рассказал Калу, тот — Митчу, тот — Эр Джею, тот…
— Ну ладно, я поняла, — пробормотала Энди. — Черт, девчонки, от вас ничего не скроется. — Странно, подумалось ей, обычно циркачам не свойственно праздное любопытство, они уважают личную жизнь друг друга.
Касси уселась перед ярко освещенным зеркалом и принялась смывать умело нанесенную косметику, делавшую ее моложе минимум на десять лет. Эта, скорей всего, сорокалетняя женщина до сих пор выглядела привлекательной, не красивой в классическом смысле, но экзотически интригующей. Держалась она несколько отчужденно, но Энди очень привязалась к ней и наслаждалась ее острым язычком.
— Энди, все просто очень беспокоятся за тебя, — неожиданно сказала Касси, отворачиваясь от зеркала. — В конце концов, ты ведь только что познакомилась с этим мужчиной. Ты ведь даже не знаешь, женат ли он и все такое прочее.
— Об этом многие умалчивают, — произнесла Полли с горечью, свидетельствующей о болезненном опыте.
Миддред вздохнула, выражая согласие.
— Может, он какой-нибудь извращенец, может, любит носить женское нижнее белье. Однажды я встретила одного такого…
— Не могу в это поверить! — воскликнула Энди, пораженно разводя руками. — А я-то думала, циркачи не вмешиваются в личную жизнь друг друга.
Касси полуобернулась на табурете.
— Циркачи заботятся о своих собратьях, — сказала она, и лицо у нее стало печальным.
— Я сама могу позаботиться о себе, — ответила Энди, хотя тревога подруг тронула ее. — Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.
— Ты просто ребенок среди нас, — улыбнулась Полли. — Мы никак не можем удержаться.
