— Катя, Катя! Успокойся! Тише, девочка, всё хорошо, слышишь, всё хорошо.
Она глубоко вдохнула и прошептала:
— Сколько я здесь?
— Уже неделю. — Сан Саныч выключил тревожно звенящий монитор и сел рядом. — Ты, Катюш, везучая. Игорь тебя из такой жопы вытащил, что я готов перед ним на коленях стоять.
— Спасибо, — прошептала Катя, чувствуя, как першит горло и очень хочется пить. — Игорь, скажи… мой мальчик…
— Мне жаль, Катя, очень жаль. Но никто и ничего не смог сделать, — перебил её Шанин.
Она закрыла глаза и отвернулась, сдерживая слёзы. За что? Кому они с сынишкой мешали? Неужели это всё из-за маминого завещания? Тогда в их гибели может быть заинтересован только один человек… Нет, не хочется верить! И не хочется думать об этом!
— Катя, посмотри на меня. Как ты себя чувствуешь? Где болит? Давай я немного подниму головной конец кровати, и ты сможешь немного размять мышцы.
Игорь что-то говорил, говорил, но Катя не слушала его. Она думала только об одном — что её маленький мальчик ушёл из этого жестокого мира без маминого прощального объятия.
Её перевели в палату тем же вечером, а утром Игорь тихо вошёл в палату и плотно закрыл за собой дверь.
— Кать, я запретил посещения твоему отцу. Но сейчас у нас в ординаторской находится Илья Трифонович Хохловский. Ты помнишь его? Он, Катюша, настаивает на разговоре, но я не уверен, что ты сможешь всё адекватно принять и понять.
— Игорь, — перебила его Булавина, — мне необходимо поговорить с ним. И не беспокойся. Скажите Илье Трифоновичу, чтобы он сразу же позвал вас, если со мной что-то будет не так.
Шанин кивнул и вышел. Через несколько минут в палату вошёл Хохловский, уверенно закрыл за собой дверь и сел на стул рядом с больничной кроватью:
— Ну, здравствуй, Катя. Не думал и не гадал, что придётся решать наши с тобой вопросы в такой обстановке. Я знаю, что ты ещё не совсем пришла в себя, поэтому говорить буду я, а ты, девочка, задавай вопросы, если что. — Он внимательно посмотрел на молодую женщину и продолжил: — Не могу сказать, что случившееся с тобой стало для меня новостью. Потрясением — да, но что-то подобное витало в воздухе. Теперь же ты осталась единственной наследницей Лидии Степановны. — Он увидел, как искривилось лицо Кати, но постарался не останавливаться: — Твой отец уже был у меня. Со своей этой… Ольгой. Сначала были просьбы, затем он перешёл практически к угрозам. Катя, я сказал, что всё будешь решать только ты, когда придёшь в себя и полностью восстановишь своё здоровье. Он попытался надавить на меня, и я вынужден был сказать ему, что если с тобой или со мной что-то случится, то некоторые интересные материалы будут опубликованы в прессе. А это, учитывая должность вице-мэра и его планы на будущее, очень сильно ударит по его имиджу и закроет ему путь наверх. Не знаю, правильно ли я поступаю, но у меня нет больше никаких рычагов давления на твоего отца и его окружение.
— Почему вы думаете, что он как-то причастен к аварии, в которую мы попали?
— Потому что и в случае с тобой, и в случае с твоей мамой почерк один и тот же. Дорога, дождь, грузовик, при этом виновный покидает место происшествия. Катенька, я не обвиняю его, я больше склонен винить во всём его окружение и эту шлюховатую Ольгу, но слишком уж «вовремя» всё происходит, не находишь?
Катя прикрыла глаза и тихо спросила:
— Где похоронен Алёшка?
— Рядом с бабушкой, Катюша, урна с его прахом захоронена вместе с Лидией Степановной.
Катя глубоко и рвано задышала, будто пыталась вдохнуть поглубже, но получалось это у неё с трудом, и вдруг она резко открыла глаза и уверенно сказала:
— Скажите, если я сейчас оглашу своё завещание, вы сможете его оформить?
Хохловский чуть склонил голову набок и внимательно уставился на лежащую женщину, затем кивнул и приготовился слушать.
— Прекрасно. — Катя прищурилась и замолчала. Затем нащупала правой рукой рычаг и немного подняла головной конец кровати. — Я всё завещаю Даше, Илья Трифонович. Моей младшей сестре Дарье Александровне Булавиной. И мою долю, и долю моего сына. Но с условием. Ни она, ни кто-либо другой не имеет права на имущество и деньги, указанные в документах, до её совершеннолетия. Как только Даше исполнится восемнадцать, она будет вправе сама решать судьбу этого наследства. И я очень надеюсь, что по истечении этих двух лет мы что-то сможем решать уже вместе с ней. Тайны из этого моего решения делать не надо. Если отец попытается всё решить через суд… я тоже предам огласке некоторые факты из жизни нашей семьи.
Хохловский молча кивнул и серьёзно ответил:
— Я принесу готовые документы на подпись через два дня. Тебя устраивает такой расклад?
— Да, — прошептала уставшая Катя. — Мне теперь надо подняться и начать жить заново. Правда, как это сделать, я не знаю.
— Всё пройдёт, Кать, всё пройдёт. Ты сильная, ты боец по жизни, ты всего и всегда добивалась сама. И ты будешь жить! И всё у тебя будет хорошо, — последние слова Илья Трифонович говорил, наклонившись к тихо плачущей Кате, поглаживая её по руке. Сколько свалилось на эту женщину, а ведь она ещё так молода… И красива. Она ещё будет счастлива!
______________________________________________________________
*Пульсоксиметр (англ. pulse oximeter) — медицинский контрольно-диагностический прибор для неинвазивного измерения уровня насыщения кислородом капиллярной крови (пульсоксиметрии).
Часть 12
Наши дни. Виктор
Платов вышел из машины и небрежно облокотился на капот. Алексей попросил подбросить его до больницы, чтобы узнать, как чувствует привезённый сюда несколько дней назад парень. Виктор внимательно осмотрел огромное здание и вдруг вспомнил покрытые пылью палатки, нескончаемый шум вертолётов и уставшие, загорелые до черноты лица. Он передёрнул плечами — его не оставляли вспоминания о войне, возвращаясь в снах и мыслях. Виктор решительно направился ко входу в многоэтажный корпус.
В вестибюле он увидел Алексея Воскобойникова, который разговаривал с высоким мужчиной в хирургической пижаме. Тот что-то диктовал, Алексей записывал в телефон, периодически вскидывая глаза на врача. Платов подошёл ближе и услышал окончание разговора:
— Да, собственно, и всё. Лекарства у нас есть, а вот от канцелярии мы не откажемся, спасибо, мужики!
— Да ладно, Сан Саныч, я же видел тогда, как тут у вас некоторые работают — с одной операции на другую. Ни тебе поесть нормально, ни кофе выпить.
— Это ты про кого?
— Про хирурга, женщину, что пацана этого оперировала.
Платов вдруг почувствовал, как изменилось что-то в воздухе, появилось напряжение.
— Ты девчонок наших не тронь, — вдруг тихо прорычал тот, кого Алёша называл Сан Санычем. — Они стольким жизнь спасли и здоровье вернули, что мужикам некоторым и не снилось. Так что бывай!
И он резко развернулся и потянул на себя дверь с матовыми стёклами.
— Да ты погоди, я же не со зла. — Алексей шагнул вперёд и сжал пальцами мужское плечо. — Мы же тоже в своё время живыми остались только благодаря врачам. Военным врачам, — уточнил он и прямо посмотрел в лицо обернувшемуся Гойко.
— А «мы» — это кто?
— Я, брат мой и друг наш.
Платов подошёл ближе и остановился, рассматривая разговаривавших мужчин.
— Мы с братом так, фигнёй отделались, головы пострадали, контузии — будь здоров! А вот другу нашему не повезло — пришлось живот зашивать, осколком распороло.
— Жив? — коротко бросил Гойко.
— А то! — ответил вместо друга Платов.
Алексей и Сан Саныч резко повернулись и уставились на Виктора.
— Живой и практически здоровый, — с улыбкой закончил Платов. — Если бы не тот мальчишка, что меня принял и заштопал, хрен бы я с вами сейчас разговаривал.
— Мальчишка? — Сан Саныч удивлённо поднял брови, переводя взгляд с Воскобойникова на Платова.
