Тогда эта новость буквально меня разорвала на части. Придавила бетонной стеной, из-под которой я только-только начинала вылезать. При всех разочарованиях в окружающих людях Тищенко оставался для меня чуть ли не единственным на тот момент человеком, который продолжал вызывать улыбку лишь одними мыслями о себе.
И пусть он был одним из дружной троицы боксеров, двоих из которых я презирала, он стоял отдельно. Был лучиком света в темном царстве.
Первое, что сделала, вернувшись в родной город, это поехала к нему на кладбище. До последнего момента надеялась, что произошла ошибка. Жестокий розыгрыш. Но увы…
С большой цветной фотографии, прикрепленной к деревянному темно-коричневому кресту, на меня с улыбкой смотрел Сашка.
Сашка Тищенко. Почти друг, обещавший защищать, если вдруг кто-то надумает меня обидеть. Светлый человечек, с которым я могла посмеяться и поговорить обо всем на свете.
Могла раньше. До того, как его не стало.
Вот так у меня появилось еще одно место, куда я стала выбираться. Редко. Но в те моменты мне становилось как будто легче.
Через год деревянный крест сменился гранитным камнем, но улыбка Тищенко осталась все такой же светлой, яркой и безоблачной.
Такой, какой я ее и запомнила.
– Точно, хочу Сашку проведать, – озвучиваю мысль, которая позволяет вынырнуть на поверхность из темных глубин прошлого. – Сегодня. Сейчас.
Выливаю в раковину уже остывший напиток, к которому, задумавшись, почти не притронулась, и готовлю новый. Желание попасть на кладбище всецело занимает голову, и я незаметно для себя успокаиваюсь и легко отодвигаю колкие воспоминания.
Все плохое в прошлом.
А я буду жить настоящим.
Глава 13
Такси приезжает без опоздания, и, к счастью, водитель попадается неболтливый. Забираюсь на заднее сидение, прячу руки в карманы пуховика, утыкаюсь носом в шарф и отворачиваюсь к окну. Сегодня хочется тишины.
Слишком много кричащих мыслей было за последние сутки в голове. И вымотали они меня побольше, чем физический труд.
Возле цветочного киоска прошу остановиться. Красные гвоздики и припрятанная в кармане пара шоколадных конфет – обязательные спутники моих походов на кладбище. Понимаю, что Сашка этого уже не оценит, но мне самой становится теплее на душе, когда я думаю, что он непременно бы улыбнулся, протяни я ему шоколадный батончик.
Некоторые люди не любят кладбища. Может, боятся, хотя говорят, что чувствуют подавленность или негатив. Я же ничего подобного не ощущаю. Просто место тишины и покоя, где иногда даже становится легче.
Расплачиваюсь с таксистом, косящим на меня немного задумчивым взглядом, и выхожу на улицу. Через пару дней наступит декабрь. Зима во всю заявит о себе датой на календаре, и многие начнут готовиться к новогодним торжествам. А мне просто хочется снега. Чтобы он искрился, кружил и укрыл, наконец-то, землю пушистым белоснежным покрывалом.
А то какое-то нелепое несоответствие. Я в длинном голубом пуховике, шарфе и варежках, а под деревьями еще трава зеленеет.
Непорядок.
Поправляю капюшон, натягивая его поглубже. И поднимаю шарф повыше. Все же местность открытая, и ветер тут гуляет, будь здоров. Простывать не хочется.
Я вообще из тех людей, которые болеют редко, но метко. Если уж недомогание срубает, то так, что и на ногах стоять невозможно. Только вповолячку и первые сутки или двое в беспробудном сне. А потом уже повеселее, и еще через пару дней, как огурчик.
Но вот это начало простуды – просто жуть. Так и хочется попросить: «Пристрелите меня, пожалуйста, чтоб не мучилась».
Какие же дурацкие мысли лезут в голову, да еще в таком месте. Прикрываю на секунду глаза, откидывая все ненужное прочь, и неторопливо прохожу в калитку. На пару секунд устремляю взгляд в сторону церкви, а затем забираю влево и иду по узкой, уложенной плиткой дорожке. На встречу попадается несколько человек, но отмечаю их мельком, смазано. Они мне неинтересны.
Еще двести метров вперед, поворот, еще один последний. Уже можно поднимать голову, чтобы увидеть сияющую улыбку Тищенко. Но в это раз первым я вижу не его.
А мужчину, стоящего ко мне спиной. Рядом с нужной могилой. Он во всем темном. Пальто, джинсах и шапке. Кажется широкоплечим и высоким, но из-за убранных в карманы рук и какой-то ссутулившейся позы, одновременно безумно одиноким.
Наличие постороннего у Сашки так удивляет, что я замедляю шаг и почти останавливаюсь, не зная, как поступить дальше.
Все эти годы я намеренно приходила ни в день его рождения или день смерти, а по наитию. Без определенной даты и времени. Тогда, когда было желание. Чтобы не столкнуться с его друзьями или родней. Побыть мыслями с тем, к кому пришла, наедине. Без лишних глаз и ушей. Мне так проще, мне так нужно.
Вот и сейчас замираю, переминаясь с ноги на ногу.
Уйти совсем или подождать в сторонке, чтобы дать незнакомцу побыть с Тищенко наедине?
Я бы лично хотела, чтобы мне не мешали. Потому…
Неожиданный хруст от переломившейся под подошвой мехового кроссовка ветки заставляет вздрогнуть и посмотреть под ноги. Как же глупо. Вот уж точно не планировала привлекать внимание.
Но мужчина уже оборачивается. И я его узнаю.
Султанов.
Темный взор устремляется на меня. Взгляд прямой и немигающий. Он не кивает и не совершает больше ни одного действия. Но и этого хватает, чтобы держать, как на аркане.
«А я не уйду», – проговариваю про себя, глядя так же в упор.
Чуть крепче стискиваю ладошку с цветами, прижимая их к себе, и делаю первый шаг.
Глупо сбегать, когда себя обнаружила. Да и нет в моих действиях ничего постыдного. Я к другу пришла.
– Здравствуй, – негромко здороваюсь первой и, обойдя Сулеймана, опускаю цветы на гранитную плиту.
– Здравствуй, Маша, – раздается за спиной.
Слегка напрягаюсь. Не могу в присутствии этого человека быть амебой. Кажется, каждый нерв заточен на то, чтобы улавливать любой его посыл, каждую новую нотку в грубоватом голосе.
– Привет, – произношу почти беззвучно, улыбнувшись Тищенко, и, сняв варежку, достаю конфеты. – А Сашка любил сладкое? Верно? – спрашиваю чуть громче.
Сама не понимаю, с чего вдруг завожу разговор первой. А, может быть, знаю где-то в глубине души, просто не хочу озвучивать даже себе…
– Любил, да, – голос слегка проседает, и Сулейман откашливается. – Мы на все дни рождения по два торта обычно сразу покупали. Знали уже, что первый он заточит сразу и целиком, ни с кем не поделившись.
Хмыкаю. Милые подробности, но даже по ним я легко представляю парня, улыбающегося нам с гранитной плиты.
– И ты ему очень нравилась, Маша, – продолжает Султанов после паузы. – Всегда. И как девушка, и как человек. Он даже по роже мне съездил после того дурацкого дня рождения, когда узнал, что случилось.
Последние слова настолько удивляют, что резко разворачиваюсь, чтобы взглянуть в темно-карие глаза и понять: шутит или говорит правду.
– Я не вру, – качает головой, будто я вопрос задала. – Хорошо вмазал. Профессионально. Я тогда с двумя фингалами почти три недели в спортлагере проходил.
– Что, Санька не оценил, когда ты решил похвастать перед ним своей очередной секс-победой, что Машу-дуру распечатал?
Растягиваю кривоватую улыбку, которая никак не хочет оставаться на губах, и я сжимаю зубы крепче, чтобы ее удержать.
– Прекрати себя оскорблять.
Делает он шаг ко мне, нависая и закрывая свет.
Соприкасается лишь наша верхняя одежда, а мне кажется, будто он голой кожи пальцами касается. С трудом заставляю себя остаться на месте и не отшатнуться.
– Ты не дура, и никогда ей не была. Ясно? – рычит. – Не хочу слышать, как ты себя обзываешь. Никогда.
Припечатывает словами и взглядом.
Вот только пусть маме, подруге или сестренке своей указывает. Не мне. Я такого права ему не давала.
– А что? Эта прерогатива есть только у тебя? – вздергиваю подбородок, сражаясь с дрожью от нервного возбуждения.
