Глеб льнёт к моей ладони, целует самый её центр. Касается губами кончиков каждого из пальцев. Его руки обхватывают мою голову, пальцы путаются в волосах, и я тянусь к его губам.
Он не мешкает. Ни секунды на сомнения; он встречает мои губы на полпути. Нежность, страсть, облегчение прошибают словно током. Ненасытный поцелуй пьянит, сводит с ума, ранит и воскрешает. Это самое правильное, самое прекрасное, самое невероятное, что только могло случиться.
– Лада… Ладушка… Мармеладка моя… – бессвязно шепчет он в те наносекунды, когда мы прерываемся, чтобы делать крошечные вдохи. – Мармеладная моя девочка…
Не ведая, что творю, начинаю тянуть с Глеба кофту, но неожиданно встречаю сопротивление. Мужчина обхватывает мои руки, отрывается от моих губ. Дышит тяжело, словно раненное животное.
Смотрит прямо мне в глаза, делая частые, глубокие вдохи и протяжно выдыхая.
А потом резко поднимается и, не говоря ни слова, убирается… Подальше от меня.
Тщательно сдерживаемую весь день плотину слёз прорывает, и я с тихим скулежом начинаю рыдать, рассыпаясь от боли на осколки, на частицы, на молекулы.
7. Глеб
Вырвавшись на холодный воздух, сжимаю лицо рукой. Запах и вкус Лады заполнили все рецепторы, играют фантастическими нотками послевкусия поцелуя на языке. Вызывают тахикардию и каменный стояк.
Мне нельзя её касаться, нельзя целовать. Мне нельзя находиться настолько близко, чтобы снова был возможен срыв. Срыв моей решительности и взрыв гормонального фона.
Нервы на пределе. Хочется расколотить что-то. Хочется вернуться, до одури, лишая воли, разума, рассудка. Войти в дом. Войти в вожделенное тело. Неважно как, в каких позах, как долго это будет продолжаться. Чертовски привлекателен любой вариант, включающий меня и её.
Но вместо этого я торопливо убираюсь домой.
Заслышав, что я вернулся, Бимо семенит за мной на кухню. Я вываливаю в его миску корм, достаю из загашника бутылку, за неимением в доме рюмок выставляю на стол граненый стакан.
Наливаю водки примерно на треть. Хлебаю жадно, словно огненная вода может помочь справиться с проблемами. Но мне прекрасно известно, что она не поможет.
С досадой поморщившись, убираю бутылку куда подальше и сам убираюсь, подальше от искушения напиться и забыться, хотя бы на один вечер. Падаю в кресло в зале. Бимка садится передо мной и смотрит понимающе.
– Не знаю я, ясно? – со злостью говорю ему. – Не знаю я, как решить этот вопрос!
Отвожу взгляд, лишь бы не видеть чересчур внимательных пуговок глаз. Докатился, твою мать!.. Глаза натыкаются на сервант, откуда с немым укором взирает с траурного снимка Аня.
Чёрт возьми! Ну почему всё обязательно должно быть так сложно? Мне невыносимо смотреть в глаза жены, пусть даже они теперь всего лишь отпечатаны на фотографии.
Резко поднявшись, сдвигаю стекло в сторону и достаю рамку. Открываю первый попавшийся ящик и запихиваю фото туда, подальше с глаз. И почти не испытываю угрызений совести по этому поводу. Их вполне хватает по всем остальным.
Например, полная, абсолютная невозможность устоять перед Ладой. Если бы сегодняшняя ситуация повторилась сотню или даже тысячу раз, я бы не смог сдержаться каждый из них. Невзирая на собственные убеждения и данное самому себе слово, что я не заслуживаю ни намёка на счастье и личную жизнь.
Пять лет назад я был раздавлен, разбит, ненавидел Ладу. Тогда я и представить не мог, что когда-либо снова встречу её. А уж ситуация, как это произошло, и вовсе не пришла бы в голову ни одному здравомыслящему человеку.
Тогда, зная, что никогда не встречу Ладу, что у меня никогда не появится искушения её целовать, желать большего, что у меня никогда не будет возможности реализовать это желание, конечно, я с лёгкостью мог пообещать себе больше никогда не заводить каких-либо отношений с противоположным полом. Как бы я не ненавидел свою любовь к этой девушке, так же я знал: любовь никуда не денется. Ни случайный секс, ни алкоголь, ни поспешная женитьба, ни рождение детей, ни ответственность за семью со всеми вытекающими последствиями не смогли вытравить из памяти хрупкий образ моего единственного счастья, моей единственной любви.
Однажды мама сказала: “Когда ты встретишь женщину, с которой захочешь провести всю свою жизнь, ты сразу это поймёшь.”. Она оказалась права. Несмотря на здоровый скептицизм, какой только бывает у молодого мужчины на пороге тридцатилетия, я сразу понял, что встретил её. Стоило мне бросить один-единственный взгляд на Ладу, как земля ушла из-под ног, из груди словно выкачали весь воздух, из моей вселенной пропали все остальные женщины, потому что всей моей вселенной стала она одна.
Я никогда не любил прежде, даже не влюблялся. Испытывал симпатию, какие-то личные предпочтения, но никогда не испытывал такого. Никогда даже не думал, что так бывает. Никогда не верил в любовь с первого взгляда, считая это не иначе, чем романтическими бреднями. Но это произошло со мной в самом неожиданном месте, где я и оказался лишь по случайности, в последний момент подменив коллегу, так не вовремя сломавшего руку. Поездка испортила мне планы на отпуск, но подарила мне счастье, любовь, новый смысл жизни. Возможно, такое случается с одним на миллион или даже на миллиард, возможно, так не бывает вовсе. Но я встретил Ладу и сразу почувствовал: это она. Та, с кем я проведу всю свою жизнь. Та, о которой говорила мне мать.
Слишком молодая, совсем девчонка; с которой я не знал, что делать, слишком боялся спугнуть, заговорить боялся, но знал, что однажды она станет моей женой, иначе жизнь пройдёт впустую.
***
Выныриваю из прошлого, когда Бимо утыкается головой в мою ногу. Он жалобно скулит, не понимая моего подавленного состояния. Я опускаюсь на колени, обнимаю пса и долго перебираю пальцами шерсть.
– Ну что ты, малыш? Испугался? – спрашиваю у него. – Прости меня, дружок, ладно? Придумаем что-нибудь. Найдём правильное решение.
Но ни на следующий день, ни даже к концу недели я не могу нащупать верных ответов на многочисленные вопросы, главным из которых остаётся всего один: что мне делать с Ладой, которая перекочевала из нескончаемого потока мыслей прямиком в домик напротив.
Я знаю, как правильно. Нужно рассказать ей всю правду о нашем знакомстве, о её браке, который окончился у подножья скалы. Однажды она уже выбрала не меня, один случайный поцелуй не даёт мне права лишать её выбора и возможности принять собственное решение. Но страх – реальный, осязаемый страх, что этот выбор может привести к настоящей беде, – заставляет меня держать все признания глубоко внутри.
Я знаю, что лишь с натяжкой можно считать, что это – единственная причина для моего молчания. Мне эгоистично хочется видеть её здесь, рядом, так близко. Хочется, чтобы это время длилось вечно. И страх – реальный, осязаемый страх, что она узнает правду и снова исчезнет из моей жизни, – заставляет меня молчать.
Я знаю, что оставаться наедине с ней опасно, поэтому избегаю встреч. Успокаиваю себя тем, что ребята из отряда не бросят её, помогут. Но сам не решаюсь. Лада делает меня слабым. Я сорвусь, непременно сорвусь. А потом буду винить себя, что воспользовался её состоянием в своих эгоистичных целях. А потом, когда Лада узнает правду, то возненавидит меня за эту слабость, не простит того, что я, зная правду, скрывал её и таким образом манипулировал девушкой.
Все эти дни я малодушно скрываюсь, прячусь, не хожу в столовую. Новости узнаю у Марины или Кольки – они в достаточной мере словоохотливы и не задаются вопросами относительно моего интереса. И, что немаловажно, им не интересно, почему у меня вообще имеется интерес и почему я не узнаю всё у самой новенькой.
Я знаю, что Лада вышла на работу. Готовит завтраки, обеды и ужины. И у неё, если верить Кольке, неплохо это получается. Марина же, как женщина, подмечает детали иначе. Она говорит о затухающим с каждым приёмом пищи взгляде новенькой, правда списывает это не на моё отсутствие, а на хандру или хворь. Но именно мысль, связывающая ухудшающееся состояние Лады с тем, что я её избегаю, первой приходит на ум.
