он отсалютовал мне стаканом с водой.
Прозвучало обидно. Если он все-таки злился на меня за то, что ушла с радаров, зачем надо было целовать меня в щеку?
Если не злился, то зачем было нас всех равнять под одну гребенку?
Как будто мы, жены, были друг другу клонами.
Хотелось завопить, что я не такая, как они. Они – манипуляторши и эгоистки, а я вольный дух, свободный от скучных обязательств, но правда в том, что я была точно такой же.
Женщина, которая приходила к Антону с просьбами. Пусть они и не касались лично меня, но все же, все же.
А с другой стороны – он сам себе верблюд. Взвалил на себя чужую поклажу, плюется, но тащит. Еще и гордится, наверное, собой – ах, я такой благородный. Нет, милый мой, ты обычный вьючный верблюд.
А совсем с другой стороны – кто-то должен тащить. Нам всем выгодно, чтобы Антон оставался верблюдом.
– Думай что хочешь, – вяло произнесла я, закружившись во всех этих концах света. Стрелка моего внутреннего компаса вертелась как бешеная, накручивая разные неприятные мысли. – В конце концов, совершенно не важно, какой ты меня видишь. Наше будущее так или иначе предопределено.
– И какое оно? – скептически уточнил он.
– Кто читает книгу с конца?
– Ты, Мирослава.
И снова карамелька растаяла на языке. Остро-сладкая барбариска.
Вернулся официант с подносом еды.
Я молча наблюдала, как ловко он расставляет тарелки.
– Ты же не веришь в мои предсказания, – напомнила я, затопив карамельку водкой.
– Зато ты в них прям уверена. Это пугает, знаешь ли.
– Знаю, – согласилась я. – Сама напугана.
Он сидел, откинувшись на стуле и не прикасаясь к еде. Кофе остывал, забытый.
А вот мой борщ был очень вкусным – в меру горячим, наваристым, острым.
Только есть его под таким пристальным взглядом было неловко.
– Почему-то, – сказал Антон, – я никогда раньше не видел, чтобы женщины заказывали в ресторанах суп.
– Это потому, наверное, что обычно ты водишь женщин по ресторанам на свидания, – сообразила я. – А на свиданиях вечно заказывают что-то вычурное – карпаччо, или креветок, или стейк…
И замолчала, опустив глаза в его тарелку.
Ну что я несу?
Прозвучало так, будто я думала, что он пригласил меня на свидание?
Как намеренная провокация?
Как флирт?
Да нет, не прозвучало.
Ведь я выглядела человеком, который шел себе спокойно прямиком из прошлого и на минутку заскочил перекусить борща после долгого пути сквозь века.
Шапокляки не флиртуют.
И опять – выразительное молчание и пронзительный взгляд.
Ветер раздувал пиратские паруса, а треуголка сползла на одно ухо.
Из потрепанного мужчины в мешковатом костюме Антон на глазах оборачивался романтическим персонажем.
Вот дает.
Просто оборотень какой-то.
– Гадание по выбору блюд? – насмешливо обронил он, пытаясь сгладить мою неуместность.
Ради этого Антон даже взялся за приборы.
Руки у него были красивыми, с тонкими запястьями и длинными пальцами.
– А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб? Я, милый мой, на чем попало не гадаю. С тобой говорит мой жизненный опыт. Я была, чтобы ты знал, на трех настоящих свиданиях и еще помню, как там и что происходит.
– Целых три настоящих свидания, – с непередаваемой интонацией протянул он.
Основным аккордом в этой композиции выступала ирония, в базовых нотах числился легчайший аромат растерянности, в послевкусии слышалась растроганность.
– Невероятно богатая личная жизнь, – закивала я, – три свидания с тремя разными мужчинами. На повторное почему-то никто не отваживался.
– Может, все дело в том, что ты и тогда раскладывала карты?
Теперь это был сарказм без примесей.
Я фыркнула.
– Хорошо, что Леха на тебе женился, – ни к селу ни к городу брякнул Антон.
– Это еще почему? – Я насторожилась.
– Все прежние жены страдали от его легкомысленности, старались обеспечить ему комфорт, пока не выбивались из сил. Лехе нужна нянька, а не жена. Женщина, которая решала бы его проблемы, а не создавала новые. Ты не похожа на такую женщину, Мирослава. Кажется, впервые в жизни он выбрал ту, кто еще более летящий, чем он, – пояснил Антон и злорадно закончил: – Настала пора ему пожинать плоды.
Помрачнев, я меланхолично жевала пампушку.
Смейся, смейся, скоро тебе будет не до смеха – будешь пылать, охваченный запретной страстью, бедняга. Тогда-то я на тебя и посмотрю.
В театре меня хорошо знали, я ходила сюда два года, как на работу: исключительно на те спектакли, в которых блистал Алеша. Шила себе вычурные наряды, крутила сложные прически, приносила цветы.
Все вокруг понимали, ради кого все это, и все вокруг беззлобно подтрунивали над преданной поклонницей, которая никогда не проявляла инициативу.
Средних лет гардеробщица, принимая мое пальто, суетливо шептала советы: «Да пригласи его куда-нибудь, только Сашки берегись, у-у, стерва».
Саша – жена-интеллектуалка под номером три – была единственной, кто не подарил Алеше ребенка. Все ее время отнимали карьера и слежка за мужем: она преследовала его как адская гончая, вынюхивая любовниц.
Я никогда не собиралась становиться одной из них, карты четко показывали, что мне предстоит быть женой. Торопиться было некуда, впереди меня ждала долгая жизнь, и оставалось только смиренно дождаться момента, когда нервы у Алеши лопнут и он, доведенный ревностью Саши до предела, порвет удила и вырвется на свободу.
Кого выберет мужчина, сбегая от властной жены?
Робкую преданную поклонницу. Меня.
Жить без жены Алеша не умел и учиться не собирался. Ему нравился статус занятого мужчины, это обеспечивало и защиту от рьяных фанаток, и домашний уют, и решение бытовых проблем.
С уютом у меня было все хорошо: готовить любила, уборка меня успокаивала, и, приезжая к нему на несколько дней, я забивала холодильник пирогами, супами и котлетами, безжалостно выметая пыль из всех углов и отглаживая его рубашки.
А вот за решение бытовых проблем я получила жирную двойку.
Над этим еще следовало поработать, но дети меня пугали, а бывшие жены – фрустрировали. Я никак не могла понять, кто из нас лучше, а кто хуже, и эти бесполезные попытки сравнения выводили меня из душевного равновесия.
«Никто не лучше, никто не хуже, мы просто разные», – говорил здравый смысл.
Но перелюбленно-недолюбленная девочка внутри меня капризно кричала, что хочет быть самой-самой.
Такие глупости бороздили просторы моей головы, когда мы входили с Антоном в театр, знакомое до каждой трещинки фойе встречало нас зеркальным блеском огромных люстр, мрамор отражал и преломлял яркий свет, и торжественность потертого бархата смешивалась с запахом
