пирожков из буфета.
Билетерша весело окинула Антона любопытным взглядом. Завтра весь театр будет судачить о том, что я пришла с незнакомым мужчиной, и пока еще эти слухи дойдут до Алеши, пока еще он противопоставит им свое родство с Антоном, – к тому времени я уже буду заклеймена и осуждена.
Под этим любопытным взглядом я демонстративно подхватила Антона под локоть. Он, кажется, не удивился, возможно, считал, что в театре так принято – нельзя перемещаться по этому гладкому полу на каблуках без посторонней помощи.
Старомодное шапокляковское платье отражалось в многочисленных зеркалах и смотрелось здесь так уместно, как будто для этого вечера и шилось. Я была хороша в этой черно-белой гамме, женщина из прошлого века, с возрастом, который терялся среди зеркал.
И Антон преображался среди мрамора, хрусталя и бархата, становясь моим рыцарем, молчаливым спутником, надежной твердостью под ладонью.
Театр всегда пробуждал во мне разнообразные фантазии, это было место, где творилось волшебство, и я с удовольствием оставляла реальность за порогом. В те мгновения, когда я поднималась по широким ступенькам в зал, мое сердце всякий раз преисполнялось необъяснимым волнением и ожиданием.
И впервые в жизни я пришла сюда не одна. Впервые опиралась на кого-то. Впервые подстраивалась под другие, более размашистые шаги – и Антон тоже подстраивался под мелкие мои. Опустив глаза, я смотрела, как двигаются наши ноги, мои туфли, его туфли, символизм совместного восхождения завораживал.
– Какой у тебя размер? – спросила я, нарушив довольно долгое молчание.
– Размер чего?
– Размер обуви.
Он негромко засмеялся.
– Мы часто задаем такой вопрос близким усопших. Не всегда они сами приносят ботинки, в которых человек будет лежать в гробу, часто этим занимаются мои менеджеры. И вот этот выбор… Бывают, знаешь, специальные с тонкой подошвой. Кто-то, наоборот, хочет самые дорогие, самые крепкие. Удобные и теплые. Дешевые. Красивые. Мне всегда интересно, что же выберут родственники. Это многое говорит о покойном и о том, как к нему относились.
– Я выбрала красивые. Самые красивые бабушкины туфли. – Я вздохнула. – Темно-бордовые, лакированные, на квадратном каблуке и с узкими носами. Наверное, самые неудобные. Что это говорит о ней и обо мне?
– Что ты все еще помнишь эти туфли во всех подробностях, Мирослава.
Я промолчала, думая о том, что их с Алешей родители, наверное, слишком обгорели, чтобы выбирать им одежду и обувь.
– Ты стал гробовщиком из-за денег? – спросила я, когда мы уже сели на наши места. Римма Викторовна расстаралась, и мы находились в самом центре зала.
Со мной часто здоровались – нас, заядлых театралов, было не так много, и мы все шапочно перезнакомились между собой.
Я машинально кивала и улыбалась.
– Ну, это очень стабильный доход, – спокойно подтвердил Антон, – люди всегда будут умирать. Люди всегда будут хоронить. Гробовщики всегда будут зарабатывать больше, чем акушеры. Значит ли это, что смерть дороже жизни?
Это был слишком сложный разговор для театральной субботы, и я попыталась выскользнуть из него, как мокрая рыба из рук рыбака.
– Любовь дороже смерти, потому что свадьба дороже похорон, – проговорила я чересчур беззаботно. – Ты поэтому все еще не женат? Весь доход уходит на брачные затеи Алеши и их последствия? Наш ресторан тоже ты оплачивал?
– Какая разница, Мирослава?
– Такая, что кто оплачивает свадьбу – тот получает и невесту, – ляпнула, не задумавшись ни на секунду.
Это было грубой шуткой, попыткой насмешки над фразой «Кто девушку ужинает, тот ее и танцует». Я так не думала, разумеется, я была современной женщиной, которая никому ничего не должна.
Но прозвучало как прозвучало.
Откровенным предложением.
Мы застыли, уставившись друг на друга. Я на Антона с ужасом, а он на меня совершенно непроницаемо. Маска. Человек-статуя.
Очередной позорный позор в духе Мирославы. Вот почему у меня не было друзей в школе.
– Давай сделаем вид, что ты ничего не говорила, – ровно произнес Антон, – мне не нравятся такие двусмысленности. Я повторюсь: жен у Лехи много, а брат у меня один.
– Прости. – Я торопливо отвела глаза, сгорая от стыда.
– Я был влюблен в Римму, – признался он совершенно неожиданно. – В те времена, когда мы еще жили вместе и я был подростком. Первая любовь школьника, которая едва не довела меня до ручки.
– Поэтому ты им с Алешей житья не давал? – Я была так благодарна, что он не отстранился от меня, а бросил спасительную соломинку для дальнейшей беседы, что мигом почувствовала себя лучше.
– Наверное. Сложно принять, что ты можешь быть абсолютным мудаком. Хотелось бы списать все на взбесившиеся гормоны, но правда в том, что я был абсолютным мудаком.
– Римма Викторовна богиня. Любой бы в нее влюбился. Она знает об этом?
– Понимает ли женщина, что в нее влюблен подросток? Не думаю, что такое можно скрыть. А вот Леха наверняка до сих пор не в курсе. Римме хватило великодушия не выдавать меня с потрохами.
Тут прозвучал третий звонок, погас свет, и занавес пополз в стороны.
Нянька. Астров.
Бесконечные разговоры о смысле и бессмыслице: «Да и сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна… Затягивает эта жизнь. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь…»
Я бы хотела, чтобы Алеша играл Астрова, но ему важно было быть главным героем.
Однажды наступит время, когда он все же перестанет им быть. Репертуар Алеши становился характернее с каждым годом. Как переживет это мой муж? И хочу ли я быть рядом в это время?
– Какая скука, – заметил Антон после окончания спектакля. – Я едва не заснул. О чем все это? Для чего?
Но я была не в том настроении, чтобы бросаться на защиту Чехова.
Наш предыдущий разговор расстроил меня, очень расстроил.
Все оказалось куда сложнее, чем я думала, глядя на расклад.
Колесо фортуны, Дьявол, Влюбленные, Луна – судьба, которая уже тащит тебя вперед. Искушение и грех. Выбор и страсть. Обманы и тайные встречи.
Я не хотела такого для себя.
Я не хотела такого для Антона.
Это значило, что пора было перестать заигрывать с будущим, перестать заигрывать с Антоном. Я не собиралась, но само собой получалось. Значило, что пора прятаться, городить заборы и забыть об этом раскладе раз и навсегда.
Мы ехали в такси с усталым, но довольным Алешей – эта пьеса съедала его, но и питала тоже. После «Дяди Вани» он всегда чувствовал себя выжатым как лимон, требовалось время, чтобы восстановить силы.
– Лиза ужасно зла на тебя, – сказал он сонно.
– А ты?
– А я просто
