изначально. Поэтому я даже не стал признаваться ему в своих неприятностях. Конечно, я мог бы вернуться и учиться в Англии, — он говорит отрывисто, — но не стал.
Я слушаю его очень внимательно. Через некоторое время он продолжает.
— Этого я ещё никому не рассказывал, — грустно улыбается, сканируя, прожигая меня взглядом своих удивительных синих глаз, — мой дед военный человек, он сразу сказал, что в Америке меня не ждет ничего хорошего, там я разболтаюсь и разве что получу жизненный опыт максимум! И он оказался прав.
— Ты так много говоришь о нем, а что же твои родители?
— Они погибли, — Алекс опускает голову, и я замираю от ужаса, — в дтп, я тогда учился в выпускном классе. Кроме деда, у меня никого нет.
Не смотрю теперь на Алекса тоже, впиваясь пальцами в дерево скамейки, чувствуя его боль. Шепчу «извини», но он ничего не отвечает. Мечтаю сменить тему.
— А… возможно ли здесь учиться бесплатно?
— Нет. У меня неплохие баллы для поступления, но здесь нет бесплатного высшего образования, есть различные гранты и стипендии. Они оплачивают половину или даже больше от стоимости обучения, но на этом всё. А знаешь, — наши взгляды вдруг снова встречаются, — у меня уже скоро будет та сумма, с которой я когда-то приехал! И в следующем году я поступлю, обязательно. Подсобираю ещё на жизнь, туда-сюда.
Я киваю в ответ, но не удерживаюсь от вопроса:
— А как же остальное время обучения, ты найдёшь потом деньги?
— Буду подрабатывать, может даже по специальности, — пожимает плечами, — по британским законам я начну вступать в наследство, которое осталось мне от родителей, не раньше двадцати одного года. Да и то, частями. Это мне рассказал дед! Пока же он присмотрит за всем имуществом, а оно небольшое. Дом, пара машин, какие-то сбережения на счетах. Мои родители были врачи. Деньги на учебу, конечно, имеются, но дать их или нет, решать только ему. Я знаю, что он не даст мне на учебу в Штатах! А дома… мне все напоминает о них, я сбежал из Англии. Вообще, мы с дедом никогда не были очень близки, а после смерти, — он снова делает паузу и с усилием продолжает, — мамы и папы общались мало. Я вышел из-под его контроля. Не сделал, как он хотел — а он видел для меня только военную карьеру. Мое мнение ему не интересно. Сейчас он, скорее всего, бесится от того, что я уехал! Вроде все. Если вкратце.
Сидим оба, заметно погрустневшие.
— Мне это понятно, — вздыхаю, — у меня примерно такие же отношения с отцом, сложные, короче.
Алекс с сожалением смотрит на часы.
— Может, когда-нибудь расскажешь?
— Может быть, — отвечаю очень серьёзно, — хотя и рассказывать особо нечего.
Между нами повисает молчание, которое отчего-то становится для меня волнующим.
— А ты из России?
— Из Украины, — отвечаю. Он признается, что почти ничего не знает об этой стране, а потом вдруг наклоняется и целует меня в щёчку!
— Я срываюсь, пора. Уже даже опоздал…
— Пока, — испуганно подпрыгиваю и встаю, мне бы не хотелось чтобы он опаздывал, неважно куда. Он берет меня за руки, притягивая к себе поближе.
— Не провожай, дойду сама, — я быстро болтаю, чуть заметно отстраняясь, — удачи тебе!
— Спасибо, — смотрит, серьёзно, ещё какое-то короткое время. И улыбается на прощание, — пока.
Наше утро начинается с Катиного нытья.
Я устало смотрю на нее сухими, воспаленными после бессонной ночи бестолковых раздумий глазами, и не понимаю, что именно должна ей сейчас объяснить. Наконец, хватает ума успокоить ее. Болтаю какую-то несусветную ерунду, но это работает. Она переключается.
Нам приносят завтрак.
Мой мозг работает напряжённо как старый лифт, который носится без остановки то высоко вверх, то в самый низ, рискуя остановиться в любой момент. От призрачной надежды до полного отчаяния!
Катя радуется чему-то наподобие наших сырников, только вместо сметаны к ним идет клубничный сироп.
— Класс, — набивает полный рот, — вкусно.
А я теперь совсем расклеиваюсь, со страхом ожидая, что принесет нам новый день.
После завтрака она уговаривает меня выпить какао из миниатюрного сосуда с длинным носиком. Щедро, до краев разливает его по маленьким чашкам. Я не отказываюсь, но, пока пьем, повисает такое тягостное молчание, что снова ляпаю первое, что приходит в голову:
— Катюш, мы так редко говорили с тобой в последнее время… Расскажи о своих друзьях. Может быть, о первой любви?
Господи, пусть болтает, только б не эта звенящая тишина.
Она смущается немного и смеется, размешивая ложечкой сахар в какао. Это так удивительно для меня — слышать ее смех в этой палате!
Думаю о том, что смеяться вовсе не странно, потому что, при любом раскладе, помочь нам не в ее силах. И вообще в ничьих.
Мой проводник сейчас, в этом аду, только Бог и моя вера в Его чудо. Абсолютно нерелигиозная, я вдруг начинаю мысленно, невольно и горячо просить Его защиты.
Как написано на кресте? Спаси и сохрани. Какие чудесные слова! Они действительно способны сотворить любое чудо для того, кто в них поверит искренне. Вера — вот тот фундамент всего, что происходит в нашей жизни.
Вера в себя, в свои силы, в Божье провидение, в Его любовь и поддержку. Поистине, стучите и вам откроют. Нельзя сдаваться, никогда. И бояться нельзя тоже. В Библии сказано — какие мысли его (человека), таков и он.
— А ты помнишь свою первую любовь? — вопрос Катюши заставляет меня встрепенуться.
Неужели и я переключаюсь на мгновение? Глубоко задумываюсь, воскрешая в памяти лицо человека. И свои чувства. Эмоции. Ощущения. Насколько же они были тогда многогранны!
Неужели каждому суждено хоть раз в жизни испытать подобное? Не думаю.
— Да, конечно помню, такое не забывается, — произношу я тихо и мечтательно.
— Ты не рассказывала!
— Да.
— Расскажи, — требует она настойчиво, капризно.
Так странно.
Я почему-то получаю удовольствие от своих ответов об этом человеке. Быть может, оттого, что так я прикасаюсь к нему через время, или вернее, к своим воспоминаниям о нем. Поделившись ими с кем-то, облекая их в слова.
И это оказывается, больно. Но так невыразимо приятно! Будто стряхнув невидимую пыль, отворяешь старинную дверцу давно забытого шкафа.
— Да, Катюша, я все помню, — делаю глоток какао. Он и в самом деле вкусный, — и это был не банальный сосед по двору или какой-нибудь одноклассник. Это было здесь, в Нью-йорке, представляешь?
— Серьёзно? — она удивленно таращит на меня глаза, явно ожидая подробностей.
Впрочем, договорить нам не дают.
Дверь распахивается, впуская
