То время было отчаянным. В смысле отчаяния. На обломках бывшего «великого и могучего» творилось нечто невообразимое. Цены, очереди, визитки, купоны, новые деньги, чужие, ранее не виданные товары и продукты и полная безнадега у каждого в душе на фоне политической эйфории. Чтобы прожить и не умереть с голодухи, бедному студенту нужно было либо разгружать вагоны на ближайшей станции, либо рассчитывать на помощь родителей. Не выдержав голодных спазмов, некоторые девчонки вышли на «панель».
Страна металась в горячечном бреду инфляции. Всеми обсуждались только две темы — цены и потерянные вклады. Всякий разговор неизменно предварялся сравниванием «тех» цен и «этих». Особой почтительности удостаивались граждане, доверительно-плаксивым шепотком сообщавшие о размере своего обесценившегося сберегательного вклада. И чем больше был вклад, тем безразличнее о нем говорилось.
Наташа в то время жила с родителями. Вернее с отцом и его женой — дебелой бабенкой, младше его лет на пятнадцать. Бабенка эта имела живой, непоседливый характер и отличалась невероятной для такого возраста скупостью. Заведовала она каким-то отделом в магазине и в дни кризиса была очень популярна у народа. По квартире вечно шастали какие-то темные личности с коробками, которыми она постепенно загромоздила все свободные пространства. У мачехи была своя квартира, но она сдавала ее внаем, насколько Наташа знала.
Мачеха и падчерица невзлюбили друг друга почти сразу. Мачеха взяла было командный тон в доме, но Наташа мигом ее осадила, сказав как-то, что если она еще раз откроет рот, то вполне возможно очень скоро ее посетителями и ей самой могут заинтересоваться «компетентные товарищи». Мачеха так перепугалась, что поспешила выпроводить из своей однокомнатной квартиры постояльцев и предоставить ее для проживания Наташе. Наташа с удовольствием туда перебралась, когда поняла, что отец без ума от своей новой жены. Жить с этими двумя под одной крышей Наташе не представлялось возможным.
Наташа любила свой город. Любила его парки, скверы, улицы и широкие проспекты. Всегда гуляла с подругами по родной Москве, наслаждаясь мороженым и веселясь от души, — свойство безмятежной молодости радоваться жизни просто так, без каких-либо условий.
А потом она познакомилась с Филом. Он приезжал в столицу в составе группы по межгосударственной программе обмена учащимися высших учебных заведений.
Англичане первое время поражали своей ничем не скованной доброжелательностью и забавным непониманием некоторых реалий жизни людей из-за «железного занавеса», канувшего в лету, удивляли своей «нездешностью» — в одежде, привычках, поведении.
На Наташином факультете профильным был английский, и всем предоставилась возможность попрактиковаться в британском варианте языка, как известно, отличавшемся от американского.
Двадцатитрехлетний Филипп Гордон сразу привлекал внимание широкой белозубой улыбкой, замечательной прической (местные парни не слишком утруждали себя уходом за своей шевелюрой, по крайней мере, многие), открытостью и еще чем-то таким, что Наташа не могла объяснить. Внутренней свободой ли, целеустремленностью ли или уверенностью в себе и в своем завтрашнем дне, кто знает? Впрочем, все они выгодно отличались от «местных» парней. Сколько девчонок лихорадочными, бессонными ночами давали волю своим мечтам? Сколько слез было пролито от беспросветности нищенского существования и от такого близкого, как им казалось, избавления от него. Туда, где отсутствие горячей воды в домах — не норма, а национальная катастрофа, туда, где товары и продукты продают всем, без удостоверения прописки в паспорте и купонов, туда, где каждый знает свои права, где есть personal space (личное человеческое пространство), позволяющее абсолютно безнаказанно дать в морду любому, кто на него посягнет. Никто уже не боялся «акул капитализма», столь красочно описываемых недоброй памяти советской пропагандой. Тем, кто работал, «акулы» с удивительным упорством не давали прозябать в мерзости нищеты. На спрос они отвечали предложением, а не дефицитом.
Наташа и Филипп часто встречались в аудиториях, общались в компании веселых студентов. Иногда вместе склонялись над одной книгой в читальном зале, соприкасаясь головами. Потом были вечера у друзей, какие-то совместные мероприятия. Кто-то стал замечать, что молодой помощник руководителя группы Филипп Гордон, этот неприступный до сих пор красавец (к тому же, говорили, сын очень богатых родителей), стал уделять повышенное внимание Наташе. Но никто даже не догадывался, насколько все у этих двоих было серьезно.
Потом, после того как он уехал, были письма. Чуть позже приглашение в Англию, откуда Наташа вернулась вся сияющая и с кучей подарков. Всем приближенным подругам по секрету (чтобы не сглазить) было сообщено, что через год, когда мистер Филипп Гордон покинет стены Оксфорда, он намерен взять в жены «мисс Натали». Наташе не просто завидовали. В человеческом языке, вероятно, не было слова, которое бы определило степень и меру тех настроений, возникших после такого сообщения. Она словно перешла за ту грань, где уже обитали небожители. Наташа уже не принадлежала к их миру — миру неустроенности, грязи подъездов и улиц, миру страха за завтрашний день, миру варварской, патологической жестокости и человеческого равнодушия.
Наташа уехала, ни о чем не жалея и надеясь только на самое лучшее. А потом сказка закончилась. Вернее, исчез дух сказки, пропала атмосфера праздника души. А ведь ради этого чувства она оставила все — отца, учебу, свой любимый город, друзей. И что получила взамен? Безжизненный роскошный дом, одиночество среди множества чужих, безразличных ей людей. Она чувствовала себя красивой и дорогой куклой, которую Филипп приобрел по случаю, поддавшись порыву. Бессмысленность — вот во что превратилась Наташина жизнь после пышной свадьбы. Декоративность существования, полное непонимание мужем ее проблем и стремлений, породили такой душевный кризис, что Наташе стоило титанических усилий, чтобы не сорваться. Она корила себя, называла неблагодарной, убеждала, что о такой великолепной, чудесной жизни мечтают тысячи ее соотечественниц. Какое-то время такой «аутотренинг» помогал. Она считала себя обязанной мужу за то положение, которое он ей дал, памятуя о тех, кто остался в разоренной инфляцией стране. Наташа приложила максимум усилий, чтобы всему научиться. Научиться жить и не выглядеть при этом забавным курьезом. Научилась улыбаться как надо и когда надо, говорить что надо. Постаралась, чтобы Фил не догадался о ее душевных метаниях, приняла за данность тот бездушный распорядок, по которому жил муж. Редкие обеды и ужины вместе, чаепития с его родителями (на таких мероприятиях в «теплом семейном кругу» вчетвером самым «живым» был Энтони Гордон, отец Фила. Сэр Энтони курил сигары, бесконечно острил и изрекал изящные непристойности, от которых лицо миссис Энтони Гордон покрывалось пунцовыми красками), выходы «в свет», включавшие в себя обязательный поход в оперу, ну еще и секс. Супружеский долг у Фила Обязательного был запланирован на каждый второй четверг. Наташа назвала его «рыбным днем». В этот день Фил неизменно приезжал домой пораньше, привозил бутылочку шардонэ, что-нибудь экзотическое на закуску и милую безделушку, которой Наташе положено было восхититься и выказать благодарность. Далее по программе шел легкий ужин. Прислуга отпускалась, после чего следовала раз и навсегда утвержденная прелюдия, карикатурно копировавшая тонкое патрицианское искусство наслаждения. Он томно раздевал ее, целовал эрогенные зоны, описанные в книгах, шептал одни и те же слова, а потом они без особых затей занимались сексом. Напоследок говорил: «Спасибо, детка», — и, облегченно вздохнув, засыпал.
