— Здравствуйте! — крикнула Инид (миссис Хотон была глуховата). — Кажется, надвигается сильная гроза.
— Спасибо, милая, — снисходительно обронила миссис Хотон, словно королева своей подданной. Инид покоробил бы покровительственный тон, не будь это стандартным ответом престарелой дамы любому из соседей.
— Не лучше ли вам вернуться в дом? — прокричала Инид. Несмотря на старомодные манеры миссис Хотон, которые не все понимали, Инид любила старую леди, ведь они прожили рядом больше шестидесяти лет.
— Спасибо, милая, — снова проскрипела миссис Хотон и, наверное, действительно ушла бы к себе, но ее внимание отвлекла стая голубей, резко взлетевших над парком. В следующую секунду небо стало черным и первые капли размером с хорошие зерна забарабанили по Пятой авеню, сразу перейдя в сплошной ливень. Инид бегом кинулась под крышу и уже не видела, как миссис Хотон, спасаясь от дождя, поковыляла к себе на высохших старческих ногах. Под сильными порывами ветра не выдержали крепления розовой шпалеры, которая вылетела из рамы и ударила элегантную старую леди под колени. Не удержавшись на ногах, Луиза Хотон упала на бок, сломала хрупкую бедренную кость и окончательно лишилась способности сдвинуться с места. Несколько минут она лежала под проливным дождем, пока одна из горничных, не обнаружив хозяйку в огромной, в семь тысяч квадратных футов, квартире, не догадалась выглянуть на террасу и нашла миссис Хотон под розовой шпалерой.
В то же время по Пятой авеню медленно ехал маленький кортеж из двух лимузинов-таункаров. Напротив дома номер один кортеж остановился, водители выбрались на тротуар и, сгорбившись под дождем и сыпля указаниями и проклятиями, начали вытаскивать багаж. Первым извлекли старомодный пароходный кофр от Louis Vuitton, который под силу было поднять только двум крепким мужчинам. Швейцар Роберто сразу вышел из подъезда, но остановился под навесом и вызвал помощь. Из подвала поднялся носильщик — он катил перед собой большую багажную тележку. Водители ухнули кофр в тележку, а сверху один за другим навалили остальные чемоданы.
Сильный порыв ветра вырвал из рук какого-то клерка зонт, и он понесся по тротуару, вывернутый и растопыренный, как ведьмина метла, пока не наткнулся на колесо сверкающего черного универсала, подкатившего к подъезду. Рассмотрев, кто сидит на заднем сиденье, Роберто решился бросить вызов непогоде. Подняв большой, зеленый с белым, зонт, он замахал им как мечом, спеша из-под навеса навстречу автомобилю. Добежав до внедорожника, он предусмотрительно развернул купол зонта против ветра, чтобы защитить от дождя выходящего пассажира.
Из машины показалась цвета морской волны парчовая туфелька на невысоком остром каблуке, за ней другая, потом идеальные ноги, любовно обтянутые узкими белыми джинсами, кисть руки с тонкими элегантными пальцами художника (средний украшало кольцо с большим аквамарином), и наконец Шиффер Даймонд предстала во всей своей красе. Она совершенно не изменилась, отметил Роберто, почтительно предложив руку, чтобы помочь актрисе выйти.
— Привет, Роберто, — поздоровалась актриса так просто, словно с момента их последней встречи прошло две недели, а не двадцать лет. — Дерьмо погодка, да?
Билли Личфилд проходил мимо дома номер один по Пятой авеню минимум дважды в день. Когда-то он держал пшеничного терьера — подарок миссис Хотон, выращивавшей мягкошерстных пшеничников в своем гудзонском поместье. Собаке требовались две прогулки в день на собачьей площадке в парке, и Билли, который жил в начале Пятой авеню, взял в привычку проходить мимо дома номер один, сделав это частью дневного ритуала. Это было одно из его любимых исторических зданий — бледно-серого камня роскошный дом в стиле ар-деко. Считая себя представителем тысячелетия, Билли Личфилд тем не менее оставался завсегдатаем литературного кафе и не уставал восхищаться этим роскошным небоскребом. «Не важно, какой у тебя дом, главное — район приличный», — говорил он себе, но никак не мог побороть желание поселиться именно в доме номер один по Пятой авеню. Он страстно мечтал об этом тридцать пять лет, но пока ничего не получалось.
Однажды Билли решил, что мечта умерла или как минимум утратила актуальность: это было сразу после одиннадцатого сентября, когда цинизм и внутренняя пустота, пропитывавшие и отравлявшие жизнь Нью-Йорка, вдруг показались всем излишне жестокими, и сразу стало вульгарным желать чего-то иного, нежели мира во всем мире. Однако прошло шесть лет; Нью-Йорк, словно скаковую лошадь, нельзя удержать на месте или переделать. Пока большинство жителей скорбели о погибших, тайное общество банкиров колдовало над гигантским денежным котлом, заваривая, помешивая, добавляя молодой напор и компьютерные технологии, — и, вуаля, возник целый класс до неприличия богатых американцев, обладателей «нового» капитала. Возможно, для Америки это было плохо, зато хорошо для Билли. Объявив себя анахронизмом, лишенным необходимых в глазах обывателя аксессуаров (включая постоянную работу), Билли исполнял обязанности администратора при очень богатых и успешных людях, сводя их с дизайнерами интерьера, арт-дилерами, клубными импресарио и членами различных комитетов — от домовых до культурного наследия. В дополнение к энциклопедической эрудиции в сфере искусства и предметов старины Билли отлично разбирался в самолетах и яхтах, водил знакомство с их владельцами, мог с лету назвать десяток мест престижного отдыха и знал, в какие рестораны следует ходить.
Впрочем, своих денег у Билли было очень мало. Обладая утонченной натурой аристократа, он был снобом и зарабатывать считал ниже своего достоинства. Билли с упоением вращался среди богатых и знаменитых, блистал остроумием на званых обедах и домашних вечеринках, советовал, что говорить и как лучше тратить деньги, но сам предпочитал не марать руки в погоне за презренным металлом.
Несмотря на огромное желание жить в доме номер один по Пятой авеню, Билли не смог заставить себя заключить пакт с дьяволом и променять душу на кругленькое состояние. Поэтому он довольствовался жильем, за которое стабильно платил тысячу сто зеленых в месяц. Личфилд часто напоминал себе, что человеку в принципе не так уж нужны деньги, если у него есть друзья, богатые, как Крёз.
С прогулки Билли обычно возвращался в прекрасном расположении духа, но в то июльское утро свежий утренний воздух принес дурные вести. Присев в парке на скамейку со свежим номером The New York Times, Билли узнал, что его любимая миссис Хотон скончалась минувшей ночью. Три дня назад во время грозы ее оставили под дождем на какие-то десять минут, но этого оказалось достаточно: молниеносная пневмония за считанные часы поставила точку в долгой жизни почтенной леди. Смерть Луизы Хотон стала неожиданностью для многих в Нью-Йорке. Билли отчасти утешило, что некролог напечатали на первой странице Times: выходит, один-два редактора еще чтили традиции ушедшей эпохи, когда искусство значило больше, чем деньги, а участвовать в общественной жизни считалось важнее, чем хвастаться своим богатством, как ребенок игрушками.
