С прогулки Билли обычно возвращался в прекрасном расположении духа, но в то июльское утро свежий утренний воздух принес дурные вести. Присев в парке на скамейку со свежим номером The New York Times, Билли узнал, что его любимая миссис Хотон скончалась минувшей ночью. Три дня назад во время грозы ее оставили под дождем на какие-то десять минут, но этого оказалось достаточно: молниеносная пневмония за считанные часы поставила точку в долгой жизни почтенной леди. Смерть Луизы Хотон стала неожиданностью для многих в Нью-Йорке. Билли отчасти утешило, что некролог напечатали на первой странице Times: выходит, один-два редактора еще чтили традиции ушедшей эпохи, когда искусство значило больше, чем деньги, а участвовать в общественной жизни считалось важнее, чем хвастаться своим богатством, как ребенок игрушками.
Занятый мыслями о миссис Хотон, Билли спохватился, лишь когда ноги сами привели его к внушительному фасаду одного из первых жилых небоскребов Нью-Йорка. Много лет этот дом был неофициальным клубом талантливейших художников, писателей, композиторов, дирижеров, актеров, режиссеров — словом, носителей творческой энергии, бурлящей в жилах Нью-Йорка. Не будучи, строго говоря, человеком искусства, миссис Хотон, жившая здесь с 1947 года, стала крупнейшей патронессой и основательницей различных фондов. Она жертвовала миллионы большим и малым учреждениям, имеющим отношение к искусству. Кое-кто даже называл ее святой.
Папарацци, видимо, решили, что снимок дома, где жила миссис Хотон, можно выгодно продать, и сгрудились у входа. Билли разглядывал группку небритых фотографов в растянутых футболках и старых джинсах, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах. Все приличные люди уже на том свете, мрачно подумал он.
Но тут же, как у всякого истинного ньюйоркца, мысли Личфилда перескочили на недвижимость. Кому достанется роскошная квартира миссис Хотон? Ее детям за семьдесят, внуки продадут триплекс и с удовольствием возьмут наличные, ибо успели промотать большую часть дедовского состояния, которое, как большинство нью-йоркских фамильных капиталов, оказалось не столь внушительным, как бывало в семидесятые и восьмидесятые годы прошлого века. Тридцать лет назад за миллион долларов можно было купить практически все, что угодно, а сейчас этой суммы едва хватает по-человечески отпраздновать день рождения.
«Как изменился Нью-Йорк!» — сокрушенно подумал Билли.
— Деньги тянутся к искусству, — любила повторять миссис Хотон. — Деньги алчут того, чего нельзя купить, — исключительного качества и истинного таланта. Помни, без таланта денег не сделаешь, но еще больший талант нужен, чтобы тратить их с умом. Вот почему ты всегда будешь иметь хлеб с маслом, Билли.
Но кто же купит жилье покойной миссис Хотон? В ее царстве цветастого мебельного ситца ремонта не было лет двадцать, но, по сути дела, на продажу выставлялась настоящая жемчужина — одна из самых просторных квартир на Манхэттене, прекрасный триплекс, построенный когда-то для себя владельцем этого небоскреба, прежде отеля. Луиза Хотон обитала в настоящем дворце с двадцатифутовыми потолками, бальным залом с мраморным камином и открытыми террасами, опоясывающими все три этажа.
Билли всей душой надеялся, что в триплекс въедут не какие-нибудь Брюэры,[3] хотя понимал: надежды на это мало. Несмотря на аляповатый ситчик, квартира стоила по меньшей мере двадцать миллионов; кто может позволить себе такую роскошь, кроме топ-менеджеров хеджевых фондов, расплодившихся, как поганки после дождя? Если поразмыслить, Брюэры еще не самый плохой вариант. По крайней мере Конни Брюэр, бывшая балерина, хорошая приятельница Билли. Брюэры жили далеко от центра, но у них был огромный новый дом в районе Хэмптонс, куда Билли пригласили на выходные. Он решил рассказать Конни об освободившейся квартире и намекнуть, что у него есть выход на председательшу домового комитета, на редкость неприятную особу по имени Минди Гуч. Билли знал ее лет двадцать — они познакомились на вечеринке в середине восьмидесятых. Тогда выпускница Смитовского колледжа Минди носила фамилию Уэлч. Полная кипучей энергии, она не сомневалась, что станет видной фигурой издательского бизнеса. В начале девяностых Минди приступила к реализации своих грандиозных планов — обручилась с Джеймсом Гучем, получившим премию за достижения в области журналистики. Ей казалось, что они обязательно станут самым влиятельным и состоятельным тандемом в городе. Но все гладко было только на бумаге: Минди и Джеймс постепенно превратились в заурядную супружескую пару среднего возраста из среднего класса с претензией на творчество, а денег у них не хватало даже на то, чтобы выкупить квартиру. Билли часто гадал, как Гучи вообще попали в дом номер один на Пятой авеню: неожиданная трагическая кончина кого-то из родственников, не иначе.
Он постоял еще несколько секунд, соображая, чего ждут фотографы. Миссис Хотон скончалась в больнице, стало быть, ее родственники здесь не появятся. Не будет даже выноса тела в черном пластиковом мешке, как порой происходит в домах, где проживает много стариков. И тут из подъезда вышла Минди Гуч собственной персоной, в джинсах и ворсистых шлепках, которые года три назад модно было носить как уличные туфли. Минди закрывала лицо подростка лет тринадцати, шедшего с ней рядом, словно опасаясь за его безопасность. Однако в презрительной, как показалось Билли, тишине не прозвучало ни единого щелчка фотоаппарата.
— Это в связи с чем? — кивнула она на папарацци, приблизившись к Билли.
— Думаю, в связи с миссис Хотон.
— Наконец-то преставилась, слава Богу, — буркнула Минди Гуч.
— Ну, если вам хочется сформулировать так…
— А как еще прикажете формулировать? — спросила Минди.
— Без слова «наконец-то», — ответил Билли. — Это не по-человечески.
— Мам… — начал мальчик.
— Мой сын Сэм, — церемонно представила его Минди.
— Привет, Сэм. — Билли пожал руку отпрыску семейства Гуч. Мальчик оказался на удивление симпатичным, с копной светлых волос и темными глазами. — Я и не знал, что у вас есть ребенок.
— Уже тринадцать лет как есть, — желчно сказала Минди.
Сэм вывернулся из цепких материнских объятий.
— А поцеловать маму на прощание? — потребовала она.
— Я же вернусь через сорок восемь часов! — запротестовал парнишка.
— Всякое может случиться. Может, меня автобус собьет, и ты до конца жизни будешь себя корить, что отказался поцеловать мать перед отъездом на уик-энд!
— Мам, прекрати! — поморщился Сэм, но послушно поцеловал родительницу в щеку.
