Женя вздохнула, да, какой он элегантный. И как ему идет деловой костюм! Просто красавец с обложки журнала. До этого она даже не догадывалась, что одежда может настолько украсить человека, особенно если видишь его в спортивных штанах, да рваных домашних тапочках.
Евгения, не замечая бегущих мимо людей, теток с авоськами и тележками, нагло прущих мужиков, медленно спускалась по эскалатору в метро. Она не видела никого вокруг. Сплошная пустота внутри, пришедшая на смену неимоверному хаосу, еще минуту назад бушующему в ее голове. В вагон электропоезда ее практически внесли. Женя не успела ухватиться за поручень, как щупленький с виду мужичок, не удержался на ногах от резкого толчка тронувшегося вагона и попытался удержаться за воздух, со всей силы двинув ее в живот. От боли, на мгновение, потемнело в глазах. Потом выступили слезы и покатились крупными горошинами одна за другой. Женя уже не могла понять, отчего она рыдает, то ли от обиды за, то что ее пусть и не нарочно, но ударили, то ли от картины. Супруг в шикарном двубортном костюме, накрахмаленной рубашке с запонками и элегантных туфлях стоял у нее перед глазами.
— Сволочь! — в сердцах произнесла Женя.
— Девушка, но я же не специально! — обижено возмутился мужичок. — И потом, я трижды перед вами извинился. Неужели вы не слышали? Зачем же оскорблять?
— Что? Что вы сказали? — встрепенулась она, подняв глаза на раздававшийся рядом голос.
— Я говорю, зачем обзываетесь. Ведь сами видели, что я не хотел вас задеть… — снова повторил стоящий рядом обидчик.
— Простите. — Женя поняла, что произнесла вслух ругательное слово, относившееся к супругу. Она уже и позабыла, что ее толкнули. Душевная боль ранила значительно сильнее, а потому заглушала боль физическую. — Это не к вам относится. Я, я задумалась … но ни в коем случае не хотела вас обидеть. Ради бога, извините. Понимаете…
Она могла еще долго оправдываться и объясняться, но мужичек, даже не взглянув на нее, расчищая локтями дорогу, направился к раздвижным дверям, пытаясь попасть в нужный поток, который должен был вынести его из вагона.
И так всегда. Женя Лопатина вздохнула. Она воспитывалась слишком! интеллигентными родителями. Ее научили просить прощения, трижды переспросить, прежде чем войти, здороваться и говорить «До свидания», интересоваться здоровьем, хотя на самом деле здоровье постороннего человека волновало ее меньше всего, извиняться, когда ей наступили на ногу или хамили. В общем, с каждым годом она убеждалась, что воспитание ее никуда не годится, оно больше мешало, чем помогало в жизни, а перевоспитывать себя, вроде уже как поздно.
Так было и в школе, где она работала учителем младших классов. И все бы ничего, но мягкий, покладистый характер Женечки моментально раскусили ее ученики. Маленькие чудовища, ежедневно с огромным удовольствием готовили ей очередную пакость, а потом громко радовались, когда ее удавалось реализовать.
Как правило, в конечном итоге, виноватой оказывалась она, Евгения Владимировна, потому что не имеет надлежащего влияния и авторитета, не должна потакать наглости детей, не правильно ведет воспитательную работу, и, в конце — концов, не умеет клянчить у родителей учащихся деньги на бесконечные потребности школы, что считалось самой большой провинностью и вызывало всеобщее возмущение. Все это и не только, она выслушивала от других преподавателей и директора школы.
С каждым разом убеждаясь, что профессия выбрана ею не правильно, и настоятельный совет мамы по поводу того, что учитель — это престижно, всегда уважаемо и стабильно, оказался не к месту. Но спорить, на то время, с мамой Женя не могла, и поэтому родительские увещевания и требования поступать в педагогический были исполнены в точности.
Вообще то советов по поводу как жить, с кем дружить, куда ходить, кого любить и во что одеваться было немереное количество. Даже сейчас, когда Женя вышла замуж, и казалось, вырвалась из под родительского крыла, мама регулярно их давала. Она контролировала каждый ее шаг, и девушка прекрасно знала, что любое отступление вправо или влево будет жестоко наказываться нудным жужжанием, артистичным обмороком, хватанием за сердце и поглощением валерьяновых капель. В такие минуты, нет часы, ибо возмущенные тирады минутами не ограничивались, Жене хотелось провалиться сквозь землю, уехать далеко — далеко, туда, где нет телефона, где не работает почта, и вообще где она больше никогда не услышит жестоких высказываний. Когда мамочка входила в транс (как про себя называла ее плохое настроение Женя), то девушка оказывалась неблагодарной дочерью, жестоким и эгоистичным существом, злой и непослушной девчонкой, своенравной и разбалованной.
Женя не соглашалась ни с одним пунктом обвинений, выдвигаемых матерью, но только молча, в душе, и так, чтобы ни коим образом, ни одним мускулом, жестом, даже поворотом головы или выражением глаз, не выказать своего недовольства и бунта. Уж так ее воспитали.
Даже сейчас, девушка носила то, что нравилось матери. Ежемесячно в ее шкафу проводился тщательный пересмотр всех вещей. Жене разрешались строгие костюмы с юбками ниже колена, широкие блузки и длинные, практически до косточек платья. А как хотелось надеть брюки, или хотя бы короткую юбку. Ах, уж эти мини Помнится, иногда, уговорив мать отпустить ее в гости к подруге, Женечка бежала на дискотеку. Она заблаговременно брала у подруги столь желанную мини — юбку, наверх одевала мешкообразный, длиннючий сарафан и уходила из дому. Вся процедура перевоплощения занимала не более минуты. Евгения, оглядываясь по сторонам, чтоб никто ее не заметил, быстро снимала с себя ужасную одежду и прятала ее в почтовом ящике. Из него извлекалась потрепанная косметичка с единственной помадой и тушью. Впопыхах девушка красилась и прятала драгоценную косметику обратно. Возвращаясь обратно, Женечка смывала легкий грим в комнате для девочек (другими словами в туалете, где были большие зеркала и белоснежные раковины с умывальниками), одевала между этажами ненавистную одежду и, как ни в чем не бывало, представала перед матерью в том же виде, в котором и покидала квартиру.
Постепенно влияние властной женщины сказалось на Евгении. Она с удивлением заметила, что одноклассники сторонятся ее, в компании и на вечеринки не приглашают. Последней каплей стало услышанное за спиной слово «забитая». Как? Неужели вечные наставления настолько сказались на ее поведении? Женя долго анализировала, вспоминала и переоценивала свою жизнь. Да, верно, она поняла, что оказалась маленькой букашкой, зажатой в железном кулаке матери. Столь неожиданный вывод заставил ее переоценить свое отношение и поведение. Объявлять войну родному человеку не хотелось. Это привело бы к бесконечным ссорам и бесполезному доказыванию собственного мнения, где ни одна, ни другая сторона уступать не собиралась. Каждый остался бы при своих взглядах и спор в данном случае ничего не решал. Женя избрала другую тактику. Она стала играть в игру, ею же самой и придуманную. Дома девушка была тем, кем хотели видеть ее родители, в школе и на улице, каковой хотелось быть вообще.
