— Мне тоже так казалось, но у этого козла-кутюрье, нашего с тобой любимчика, душа опять понеслась в рай! Жак Гулар снова женится — в пятый раз, кажется, — как тебе эта новость? Женится на своей кухарке, и этой дурехе до смерти хочется в кругосветку на его яхте! Представляешь, какой подарок судьбы: он подписывает с нами договор на время медового месяца, и мы, как он мыслит, разворачиваем самую грандиозную в истории человечества кампанию по рекламе мужской одежды!
Сирил почувствовала, что она, как и Мартин, готова вспылить.
— У него с головой все в порядке?! Ставить такие смехотворные сроки для подготовки презентации! Да это же…
— А ты думаешь, почему я тебе звоню, радость моя? Крайний срок начала презентации — вторая половина понедельника, а значит, самое позднее в воскресенье вечером ты, душа моя, должна представить рисунки.
— В воскресенье?! Но это же невозможно, сегодня уже четверг и на дворе ночь! Ты знаешь, сколько эскизов мне придется сделать за оставшееся время? Весь комплект мужского белья! Мне пришлось бы работать день и ночь, не спать и не есть!.. Нет, это исключено!
— Ничего, справишься, детка, если на пару дней перестанешь носиться со своим гражданским долгом, судами и прочей дребеденью!
— Об этом не может быть и речи! Надо придумать что-то другое.
— Вот и придумай, милочка! — из голоса Мартина улетучились последние остатки любезности. — Иначе я привлеку тебя к суду за нарушение контракта! Ты не хуже меня понимаешь, что после этого на серьезную работу нечего рассчитывать — будешь делать эскизы оберток для туалетной бумаги, и то если повезет.
— Ах ты ничтожество, ах ты дрянь, жалкий наполеончик от рекламы!! — взорвалась Сирил, с трудом удержавшись в рамках приличествующей леди лексики.
— Да-да, и я тебя обожаю, Сирил! — рявкнул он. — Запомнила? Суббота, одиннадцать вечера! И ради Бога, пляжные костюмы должны быть выполнены в технике пастели!
Будь ситуация хоть чуточку смешной, Сирил расхохоталась бы Мартину в лицо. Но дело обстояло более чем серьезно.
Сна не осталось ни в одном глазу, и она работала до рассвета. Она все-таки вставила шпильку Мартину, хотевшему, чтобы Сирил быстроты ради рисовала пастелью поверх условных черных силуэтов, выполненных углем. Живой натурщик был коньком ее прикладной графики, и если бы не перспектива получить повышение в фирме Мартина, Сирил сказала бы этому наглому администратору, где она видела его идиотскую услужливость клиенту.
Но рекламное агентство умудрилось заключить самый выгодный контракт года в производстве одежды: всемирно известный дамский кутюрье Жак Гулар изготовил для своей осенней коллекций серию мужской одежды, и теперь для Сирил было вопросом жизни и смерти к сроку подготовить необходимые эскизы.
«Вопрос жизни и смерти» — это, конечно, преувеличение: Мартин еще раньше отдал должное таланту Сирил, заключив удививший всех своей рискованностью контракт с ее мало кому известной независимой компанией «Рекламный художник». Его уверенность в том, что Сирил сумеет задеть за живое капризного и переменчивого во вкусах покупателя поражала и даже немного пугала, и уж во всяком случае более высокой оценки своих художественных достоинств Сирил не получала за все четыре года существования своей компании.
Но сейчас у нее холодело внутри при одной мысли о том, что на карту поставлен проект стоимостью в несколько миллионов долларов… Такая ответственность еще никогда не обрушивалась на нее…
С трудом подавив раздирающий рот зевок, Сирил еще раз чертыхнулась в адрес Мартина, по вине которого не спала ночь, и попыталась сосредоточиться на ходе судебного процесса. Она села прямо, придала лицу строгое выражение — и тут же отвлеклась снова.
Нет, конечно, Марти не станет с ней судиться в случае несоблюдения сроков, но задержать ее рост, помешать дальнейшему продвижению вполне в состоянии — вообще-то он не мстителен, скорее мелочно-злопамятен.
По крепко сжатым пальцам правой руки пробежала судорога, и Сирил вдруг поняла, что все еще прячет в кулаке послание неведомого обожателя. Уставившись невидящим взглядом на адвоката истца, маячившего прямо перед ней, она стала припоминать все обстоятельства, при которых оказалась ввязанной в эту странную одностороннюю переписку.
Первую записку, коротенькую и невинную, она обнаружила на сиденье своего кресла вчера после ланча.
«Привет, Сирил! Не правда ли, чудесный день? — гласила она. — Я бы очень хотел сесть с тобой рядом, да люди начнут всякое говорить».
Она тогда еще оглянулась в надежде, что автор эпистолы даст знать о себе улыбкой или взглядом. Ничего подобного! Никто даже не посмотрел в ее сторону. Но уже во втором послании, подброшенном в кресло сразу же после первого перерыва, речь шла не больше и не меньше, как о свидании:
«Милая, обещаю не проронить ни слова о процессе, если ты согласишься пообедать со мной. Как тебе мое предложение?»
То ли на нее произвел впечатление каллиграфический почерк, то ли подкупила веселая искренность автора записки, но Сирил почувствовала себя скорее заинтригованной, чем встревоженной. Тем не менее по окончании утреннего заседания она не стала ждать, когда автор этих строк обозначится: быстро сев в свой яблочно-зеленый порше, она дала газу и уже через полчаса в поте лица трудилась со славу Марти и Гулара.
Но сейчас Сирил не смогла удержаться от того, чтобы не пробежаться глазами по фигурам расположившихся в два ряда заседателей в надежде хотя бы что-то понять по выражениям их лиц. Увы, все одиннадцать ее коллег, казалось, всецело были поглощены речью адвоката — напоминание о том, что и ей следует исполнять свой долг, а не забивать голову Бог знает чем.
И снова взгляд Сирил уперся в назойливо преследующий ее классический профиль, но на этот раз «эллинский бог» внезапно повернулся и застал ее в тот момент, когда она в очередной раз разглядывала его неправдоподобно совершенные черты.
Секундой раньше Шон Стивенс ощутил странное, теплое, физически почти реальное прикосновение к своей щеке. Резко повернув голову, он столкнулся с васильковым взглядом Сирил Адамс.
Наконец-то! Три дня он безуспешно добивался ее внимания. Смешно сказать: устав до смерти от того, что все встречные и поперечные женщины разинув рот пялятся на него — а скорее даже на его дурацкий греческий нос, — он никак не мог добиться одного: чтобы единственная из них, к которой он проявил интерес, перестала игнорировать его присутствие.
Его мать много раз говорила, что они с отцом влюбились друг в друга с первого взгляда, и Шон до сих пор усмехался в ответ на такие заявления. Теперь пришло время расплаты за недоверие и насмешливость: он, кажется, заболел той же семейной болезнью, только вдвое острее.
