— Соня? Ты вообще меня слышишь? Что это за загруз с ложкой в руках?
— Обыкновенная среднестатистическая загрузка, — кладу ложку на столик.
— Ты долго будешь думать? Суп уже остыл. Поешь хоть чуть-чуть, пожалуйста.
— Он невкусный, — повторяю я, чуть ли не фыркая. Отламываю кусок свежей булки и с удовольствием ее разжевываю под пристальным взглядом Вари.
Пусть лучше она будет считать меня неблагодарной стервой, чем признаться, что я не хочу суп не потому что он невкусный, а потому что мне нельзя много жидкости, так как буду чаще мочиться. Ей же и хочу облегчить жизнь. Да, для большинства людей сходить в туалет — это пустяк, о котором никто не задумывается, а для человека, который не ходит и еще не так давно вел дружбу с мочевым катетером и носил мешок с собственной уриной под боком на протяжении длительного времени, все сложно. Вопрос банальной физиологии и по сей день стоит очень остро. Сейчас, когда я делаю это сама, посторонняя помощь в квесте «как благополучно добраться и присесть на унитаз» все равно раздражает. Но учитывая, что без этой самой помощи мне пока все равно не справиться — жидкость надо контролировать. Чем меньше ем соленого и пью жидкости, тем реже справляю свои нужды. О таком вслух не скажешь даже самому близкому. Быстро в чокнутые запишут, а диагнозов мне и так хватает.
Я не лукавлю, когда говорю, что мои руки, в отличие от ног, работают нормально. Работают, вот только левая после последнего падения во время очередной попытки встать и почувствовать себя крутой без посторонней помощи — дает о себе знать. От того и сложно равномерно перенести вес тела на обе руки при перемещении на фаянсовый трон. Поэтому лимит посещения уборной — три раза в день. А между можно потерпеть. Никаких катетеров, уток и прочего больше не будет. Остатки моей гордости слишком громко завопят, вернись я к этим приспособлениям. Нравится, не нравится, терпи, моя красавица. Усмехаюсь в голос от собственных мыслей, пытаясь проглотить застрявший в горле кусок булки. Последнюю я тоже люблю. Еще пару лет назад любая выпечка была непозволительной роскошью для таких как я. Проблема в том, что сейчас я не могу ее много есть, потому что придется запивать чаем и снова все упирается в излишнюю жидкость, раньше — потому что каждый грамм был на счету. Вот как устроена жизнь. Ни тогда, ни сейчас не могу позволить себе то, что с легкостью позволяет большинство людей. Набравшая вес модель — это как хирург без руки, ну если ты не модель плюс-сайз. Проще говоря — набранный килограмм равносилен пинку под задницу или такому словесному, уничтожающему разносу, что и есть перехочется, а заодно и жить. Остатки былой роскоши позади, я уже не модель, вот только по-прежнему кругом одни запреты.
— Сонь, — вновь прерывает мои раздумья Варя. — Твой папа еще не успел тебе сказать, он очень занят, но просил тебе передать, что сегодня у вас дома намечается вечеринка…
Глава 2
— Начинается, блин, — резко прерываю Варю, закатывая глаза, ощущая каким-то шестым чувством, что дальше она скажет мне отнюдь не добрую весть. Надо просто переключить внимание на собеседника и разговор выльется в другое русло. Давай, Соня. — Варь, тебе уже двадцать девять, а ты не боишься, что с работой двадцать четыре часа в сутки профукаешь не только шанс выйти замуж, но и в принципе хоть как-то устроить свою личную жизнь? Годы летят, оглянуться не успеешь, а в квартире только кошки, — нагло отмечаю я. Ой, не мне говорить про личную жизнь. Кому угодно, но не мне. Варя-то, в отличие от меня, старой девой точно не помрет. Старой-то да, а вот девой точно нет. Она уже почти замужем побывала, если касаться чего-то формального, не говоря уже о чем-то более интимном. А вот я — классический кандидат помереть девственницей со стаей кошек. Хотя нет, пушистых четвероногих мне не видать до тех пор, пока я живу в отцовском доме, да и до старости не доживу. А вообще-то и с этого дома не съеду. Кому я такая сдалась? Отлично. Хотела уколоть Варю, а занозу занесла в итоге себе. Ну, поделом, София. Бумеранг он такой.
— Не боюсь, всему свое время, — прерывает мои раздумья Варя. — Ты бы о себе лучше подумала.
— А что о себе думать? У меня все предельно ясно.
— В двадцать один куда проще изменить не только свою жизнь, но и мышление. Поправишь свое здоровье, встанешь на ноги, встретишь достойного человека, а потом и замуж выйдешь. Надо только немного захотеть, Соня, и хоть иногда выходить на улицу.
— Выезжать, Варя, а не выходить. И моя жизнь кардинально не изменится. Не обманывай ни себя, ни меня. У меня ничего этого не будет.
— Будет. Помнишь, как ты рассказывала о детских мечтах иметь дочку? Так вот дерзай и делай все для того, чтобы через лет пять в тебе зародилась маленькая жизнь. Такая же красивая и голубоглазая, как ты, — с доброй улыбкой произносит Варя, от чего мне становится стыдно за мои слова в ее сторону и одновременно смешно. — Ну и чего ты смеешься?
— Лучше этого не произносить вслух.
— И все же, — настаивает Варя.
— Во мне зародятся разве что глисты. Или уже зародились, от того и схуднула, — с усмешкой произношу я.
— Ну ты и дурашка, Соня, — треплет меня за макушку. — Будем считать, что попытка меня задеть — удалась.
— Варь?
— Что?
— Прости меня, пожалуйста. На самом деле я не хочу тебя обижать. Оно само как-то выходит, не знаю как так.
— Забудь. Как говорила одна моя знакомая, ты так себя ведешь не потому что такая, а потому что болезнь сделала тебя такой. Вот поправишься, и не захочется меня задирать. Ладно, Сонь, вернемся к нашим баранам, а точнее… у твоего отца сегодня какой-то важный вечер. Здесь, в доме. Будет много приглашенных, уже вовсю идут приготовления. Он настоял на твоем обязательном присутствии при полном параде. Я тебя очень прошу, уступи. Мы побудем там полчаса, максимум час, потом придумаем правдивую отговорку о том, что тебе стало нехорошо, — замолкает и проводит рукой по моим волосам, вызывая приятную россыпь мурашек по коже головы, от чего я неосознанно закрываю глаза. И голова уже не кажется такой тяжелой. А может становится так хорошо от почти забытых маминых прикосновений. И пусть я была совсем маленькой, могу поклясться, что она гладила меня точно так же. — Он все равно придет сюда, если ты будешь упираться, — продолжает свой рассказ Варя. — А так все будет выглядеть очень натурально, когда в процессе вечера скажем, что тебе нездоровится. Может он потом и не заметит твоего ухода. Ну что, согласимся добровольно?
— Хорошо, — как ни странно, спокойно соглашаюсь я, понимая, что папа действительно сюда мало того, что поднимется, так еще и скажет, что надевать, не говоря уже о том, как себя вести. Уж лучше обойтись малыми жертвами. — У меня конфеты закончились. Принеси, пожалуйста. Только те, в которых меньше всего углеводов.
— Две конфеты и через час в душ, максимум полтора, — убирает руку с моих волос. — Потом макияж, прическа и какое-нибудь удобное и красивое платье.
В душ через час… мысленно проговариваю про себя. Перевожу взгляд на тарелку с супом и улыбаюсь. Ну, раз скоро в душ, значит судьба мне тебя съесть, дорогой.
— Я передумала. Хочу суп.
— В смысле?
— Сопли на носу повисли. Суп, говорю, хочу. Он меня вдруг привлек капельками жирной сметаны.
— Ой, Соня. Он же уже остыл.
— Ой, Варя, во рту согрею, — копирую ее интонацию, потянувшись рукой к ложке.
* * *
Смотрю на свое отражение в зеркале и не понимаю, что испытываю. Если быть объективной, я хороша собой. По крайней мере, лицо по-прежнему красивое. Вот только, то ли руки стали расти из одного места, то ли просто нет желания, но синяки под глазами замаскировать не получилось. В итоге на накрашенных глазах слишком сильно выделяются не густо накрашенные ресницы, а синяки. Это как индикатор болезни. Хотя проблема в другом месте. Или так дает о себе знать голова? К счастью, в данный момент она не болит. Провожу расческой по распущенным волосам и понимаю, что отражение в зеркале меня удручает. Сейчас я в полной мере ощущаю себя старухой. И впервые за все время отмечаю, что платье любимого черного цвета мне не нравится. Хотя мне оно определенно идет. Дело в цвете. Почему-то сейчас черный добивает. Хотя не он, а грудь. Вот что меня раздражает. И нет, дело не в ней самой. Меня раздражают пуговицы на платье в области моей, вполне себе выдающейся для столь худого тела, груди. В памяти невольно всплывают картинки двухгодовалой давности, как одна из моих пуговиц при вдохе отрикошетила прямо…
