В приёмной тоже было пусто, и хорошо. Стукнув пару раз для приличия, я вошла в отцовский кабинет, молча села в кресло перед его столом, закинув ногу на ногу.
– Ну наконец-то, – процедил он недобро. – Соизволила явиться.
– Я, вообще-то, делом была занята…
– Я в курсе твоих дел, – перебил меня отец. – Сдай мне пропуск. Больше ты здесь не работаешь.
От неожиданности у меня вырвался из груди нечленораздельный звук. Я поднялась с кресла.
– Это почему? С какой стати? Что, вообще, такое? Знаешь, а я не желаю увольняться!
– Сейчас у меня нет ни времени, ни желания обсуждать всё это. Мы ещё поговорим с тобой, но позже, дома. Однако ты, как всегда, бесподобна. Натворить дел, а потом невинно спрашивать: что такое?
Я выпрямилась и холодно сказала:
– Мой непосредственный начальник – Соболев. Вот пусть он меня и увольняет.
Отец вздёрнул удивлённо брови, затем, хмыкнув, покачал головой.
– Соболев тебя и увольняет. То есть, не совсем так. Точнее, Вадим Сергеевич поставил меня перед выбором: или он, или ты. И я был бы идиотом, если бы предпочёл одному из лучших своих сотрудников тебя, непутёвую дочь, за которую я только и делаю что краснею. Но, к счастью, я не идиот. Так что, дорогая моя, сдай пропуск и до свидания.
Несколько бесконечно долгих секунд я просто стояла, окаменев, и таращилась на отца, не в силах поверить, что он всерьёз.
Соболев не мог так со мной поступить! Да и не за что ведь.
Однако мой отец не шутил. Мой отец вообще никогда не шутит.
– Но я же ничего такого не сделала. За что? – пролепетала я срывающимся голосом.
– Давай только без этого. Не виноватая я, он сам пришёл. Слышали уже и не раз, – раздражённо произнёс отец. – Сдай пропуск по-хорошему и езжай домой.
Я сглотнула подступивший к горлу ком. Открыла сумочку, с трудом нашарила в её недрах пропуск. Швырнула на стол перед ним и, развернувшись, вылетела из кабинета отца, а спустя пару минут – и из здания. Была бы моя воля, я бы и из города умчалась.
А, может, так и сделать? Нет, сначала я хочу выяснить, что произошло, а потом… Потом и разберусь, что делать дальше.
2
За четыре месяца до этого
Мама всегда говорила: «Больше всего на свете не хочу быть старой. Уж лучше погибнуть в самом расцвете, чем видеть, как уходит молодость и красота. Нет, правда, это было бы даже здорово – уйти быстро, ярко и внезапно».
Подобные разговоры она обычно вела, сидя перед зеркалом. Почему-то моя весёлая, неугомонная мама, созерцая своё отражение, частенько впадала в меланхолию и начинала говорить о смерти. Жизнь свою она сравнивала с полётом кометы, и медленное дряхление в эту картину никак не вписывалось.
«Нет, ты только представь, какая я буду старая! Ой, нет, лучше не представляй!» – вздыхала она горестно, хотя на её прекрасном лице пока не наблюдалось никаких следов увядания.
Время для неё как будто остановилось. Белокурые локоны ещё не тронула седина, а безупречная кожа сияла здоровьем. Да что уж говорить – нас с ней нередко принимали за родных сестёр.
«Ты будешь красивой в любом возрасте. И я тебя буду любить всякой. И не только я», – отвечала я проникновенно, обнимая маму.
Вообще-то, к этим причитаниям я всерьёз не относилась, но это был самый верный способ их прекратить.
«Спасибо, золотце, – благодарно улыбалась мама, тотчас отстраняясь от меня и поправляя причёску. – Ты у меня прелесть, но всё равно… не дай бог дожить до старости».
Этой весной её странное желание исполнилось. Теперь ей не грозит старость. И вообще ничто не грозит.
Погибла она так, как и хотела – быстро, ярко и внезапно. Про страшное ДТП на Александровском тракте трубили все СМИ. Даже федеральные каналы показывали жуткие кадры, которые намертво въелись в мою память: оцепленный участок дороги, искорёженные остовы автомобилей, мокрое полотно шоссе, усыпанное обломками, накрытые тела.
Мама и её новый друг Анатолий погибли на месте. Он был за рулём, не справился с управлением и влетел во встречную фуру.
Это так неимоверно сложно не винить его и не проклинать за то, что оборвался полёт моей кометы…
* * *
Мамин новый друг был известным в городе адвокатом. У него и бюро своё имелось с нелепым названием – «Кошкин и ко».
Самое смешное то, что внешне Анатолий напоминал грызуна: маленькие блестящие глазки-пуговки, длинный острый нос, большие круглые залысины и очень крупные передние зубы, как у Микки Мауса.
Помню, я чуть не расхохоталась вслух, когда узнала его фамилию. Ну и за глаза называла его исключительно Мышкиным, недоумевая, зачем моей красавице маме такой невзрачный тип.
На это мама резонно отвечала: «Кому нужны эти нищие мачо? А Толя обеспечивает нам с тобой безбедное существование, не то что твой отец-жмот».
А ещё Анатолий оказался женат. И вот это стало для меня большим сюрпризом. Ведь он маму на руках носил, осыпал дорогими подарками и буквально жил в нашем доме в Геологах. Я к нему даже успела привязаться, почти как к родному, хоть и посмеивалась над ним.
А тут вдруг всплыл весь набор: жена, дети. Точнее, сын, лет на несколько меня старше. Примчались вскоре после похорон ко мне вдвоём, он и его мать, крикливая, истеричная тётка. Требовали какие-то деньги (совершенно нереальную сумму), называли маму мошенницей и грозились судом.
Еле вытолкала обезумевшую вдову и этого напыщенного болвана за дверь. В другой раз я бы, пожалуй, и с лестницы могла их спустить, но тогда едва находила в себе силы просто дышать.
* * *
Мама всегда, сколько помню, называла отца скрягой. Не часто она его упоминала, но если уж – то только так.
К отцу я не питаю тёплых чувств, но, справедливости ради, стоит сказать, что не такой уж он и скряга. Когда они развелись двенадцать лет назад, он оставил маме новый дом в Геологах, на берегу залива, где мы с ней и жили. Пять комнат на двоих, небольшой садик перед домом, просторный гараж. Не дворец, конечно, но всё же... Не всякий бы так расщедрился, увидев воочию жену в постели с другим.
К тому же, это сейчас отец – владелец заводов-газет-пароходов (тут я немного утрирую, во всяком случае, насчёт пароходов, однако он и правда в последнее время очень неплохо развернулся), а тогда у него дела шли далеко не так бодро. Тогда он только начал расширять свой бизнес.
Помимо прочего, отец исправно перечислял энную сумму на моё содержание. Правда, мама фыркала: «Жалкие копейки… Нищим на паперти больше подают… Как не стыдно так мелочиться…».
При этом жили мы всё равно на широкую ногу. У мамы всегда находились друзья-мужчины, готовые раскошелиться на любую её, а заодно и мою, прихоть.
«Учись, девочка моя, – повторяла мама, – пользоваться своей внешностью, и тогда не пропадёшь».
Я и училась – благо живой образец всегда был перед глазами. Тут хочешь не хочешь, а непроизвольно копируешь манеры и походку, перенимаешь интонации, жесты, мимику.
Как губка я впитывала все нюансы и штрихи, повадки и суждения. И ещё в школе, класса с седьмого, начала пожинать плоды маминой науки.
За одну лишь улыбку и ласковый взгляд самые умные мальчишки в классе решали за меня математику и физику. Другие – наперебой приглашали в кафе и в кино.
Не скажу, что волочились прямо все поголовно, но треть – уж точно. И это я ещё не особо старалась. Правда, одноклассницы меня невзлюбили, а некоторые и возненавидели, но мне было, честно говоря, плевать.
Блистала я и в вузе, правда, недолго. Вылетела с третьего курса за пропуски. Это мы с мамой укатили на три месяца в Грецию – она устала от холодной осени и зиму решила переждать в солнечных краях, как перелётная птица.
Вернулись мы весной, к самой сессии, которую я благополучно завалила. Был бы ещё факультет какой-нибудь попроще, но отец погнался за престижем и всунул меня на международный, а там с прогулами очень строго. Не учишься – до свидания. Можно было, конечно, попытаться пересдать, ну на худой конец, заплатить, но мама сказала: зачем?
