языка, спина была прямой, в глазах сияли звёзды – что скажу да, и из самых лучших и преданных друзей мы наконец станем парой. За день до того, как нам исполнится тридцать. Потому что какой ещё вопрос Лукас не мог задать мне по телефону?
Мне казалось, я сумела скрыть изумление, резко ударившее меня, как сильная пощёчина, и мучительную, тошнотворную боль, сжавшую желудок, пока мой мозг медленно впитывал его слова, как пирог впитывает приторный сироп. Наверное, я раскрыла рот и глупо уставилась на Лукаса, потому что его улыбка угасла, глаза сузились в щёлки – верный признак беспокойства.
– Эмми?
И я сказала именно это. Потому что, глядя на него через стол, не могла сказать ничего другого.
– Да.
– Да? – повторил он, приподняв светлые брови, расслабив широкие плечи.
– Да, – вновь сказала я, и прежде чем смогла выдавить ещё хоть слово, хлынули слёзы. И здесь, я должна сказать, я справилась мастерски. Потому что, с точки зрения Лукаса, это были слёзы не боли, не опустошения, не страха. Это были счастливые слёзы. Слёзы радости и гордости за моего лучшего друга, решившего принять важное решение, слёзы умиления, оттого что я стала частью такого важного события. Вот почему он облегчённо улыбнулся. Вот почему встал со стула, обошёл круглый стол, на котором горели свечи, наклонился и обвил меня сильными руками.
– Ну ладно тебе, Эм, – смеясь, прошептал он мне в ухо. – Так-то уж не реви. Люди подумают, что я какой-нибудь сукин сын, разбивший тебе сердце.
Очень смешно. Именно так оно и было.
И вот оно: жар, поднявшийся от живота к груди.
– Мне нужно в туалет.
Лукас отошёл в сторону, и я молила лишь об одном: чтобы он не задавал вопросов, чтобы не смотрел мне в глаза. Он бы всё понял.
– Что-то голова болит с утра, – врала я, – может, мигрень, ну, сам знаешь. Приму таблетку, умоюсь… – будто я размазала макияж. Но ведь в фильмах так и говорят, да? А всё, что сейчас произошло, казалось ненастоящим. Таким оно кажется и теперь, когда я обнимаю этот общественный, пусть и сияющий, унитаз, забрызганный остатками вина и пищи, которую мы, счастливые и сияющие, заказали всего час назад.
Женится. Лукас женится.
Через девять месяцев человек, который был моим лучшим другом целых четырнадцать лет, человек, которого я люблю, станет мужем женщины, которую он любит. Другой женщины. А я буду стоять рядом с ним у алтаря в качестве подруги жениха.
В дверь кабинки стучат.
– Excusez-moi? Ça va?’ [1]
Меня всегда рвало очень громко. Я издаю такие стоны, будто меня изо всех сил бьёт в желудок профессиональный рестлер, и, полагаю, добрая обеспокоенная женщина по ту сторону кабинки хочет убедиться, что с ней такого не произойдёт, если она зайдёт помыть руки.
– Да, – отвечаю я, – всё о’кей. Мне просто нехорошо… malade. Да. Je suis malade.
Женщина задаёт мне на французском ещё какие-то вопросы, которых я не понимаю, но улавливаю слова «партнёр» и «ресторан». Потом она умолкает, и я слышу шорох её шагов. Дверь тихо скрипит, будто женщина прижимается к ней ухом.
– Позвать кого-нибудь? С вами точно всё в порядке?
Голос молодой. Взволнованный. Видимо, эта женщина помогает всем подряд, как Мари. Мари всегда остановится, чтобы помочь любому пьянице перейти улицу, и будет говорить с ним тихо, спокойно, и мысль, что у него за спиной нож и что она очень даже может не дожить до пенсии, не проникнет в её в принципе хорошо работающий мозг. Ничего удивительного, правда? Ничего удивительного, что они вновь сошлись. Ничего удивительного, что он на ней женится.
– Эй? – снова зовёт женщина.
– Нет. Нет, – мой голос кажется мне натянутым и писклявым, – не волнуйтесь. Всё нормально. Merci. Merci beaucoup.
– Вы уверены? – она сомневается.
– Да. Но спасибо. Спасибо большое.
Она говорит что-то ещё, чего я не понимаю, потом я слышу скрип петли и тихий стук двери под романтические ноты классической музыки, доносящиеся из динамика. Я краснею и медленно поднимаюсь на ноги. Колени покалывает. Рассыпавшиеся локоны – все мокрые. Не могу поверить, что меня ни с того ни с сего стошнило. Так внезапно. Так сильно. Всё равно что героинь «Эммердейла» [2], которые бросаются в туалет, услышав шокирующие новости, и торчат там, напряжённо таращась в сливное отверстие. Ах, как драматично, думаю я теперь, глядя на себя со стороны, как на персонажа сериала. Но, похоже, за мои почти тридцать лет меня ещё не били в живот настолько сильно.
Я достаю телефон, снимаю блокировку, открываю нашу переписку в ватсап. Инстинкт, на который реагируют пальцы, прежде чем мозг успевает воспротивиться. Привычка. В первую очередь я всегда захожу сюда. Лукас Моро был онлайн в 18.57. Сейчас он, конечно, оффлайн. Он сидит по другую сторону туалетов, на залитой волшебным светом, выходящей на пляж веранде, напротив пустого стула, за полусъеденной тарелкой мидий в чесночном соусе и ждёт меня. Я просматриваю наши последние сообщения, отправленные несколько часов назад.
Эмми: Рядом со мной сидит мужчина и ест кальмаров из пакета для заморозки! Фууу! СПАСИ МЕНЯ!
Лукас: Ахаха, серьёзно?
Эмми: Сейчас в обморок упаду от вони!
Лукас: Буду ждать тебя с нашатырным спиртом. Ты справишься, Эмми Блю, ты сильная! Ты крепкий орешек.
Он всегда так говорит. Таков ответ Лукаса на все мои тревоги, все мои сомнения. Он сказал именно это, когда мне было семнадцать, я осталась совсем одна в Рождество и позвонила ему, надеясь, что он возьмёт трубку и я услышу его голос. Когда я уехала из Рамсгита и перебралась в город по соседству, подальше от перешёптываний и взглядов в коридорах колледжа. Когда четыре года назад мой парень Адам бросил меня в маленькой квартирке, которую мы начали снимать вдвоём. Последний раз, когда Лукас это сказал – не считая эпизода с кальмарами – был восемнадцать месяцев назад. Я тогда наконец оставила попытки в одиночку снимать квартиру и переместилась в маленькую, жаркую в любую погоду комнатку со сварливой владелицей. «Ты справишься, – сказал он мне по фейстайму, когда мы оба лежали каждый в своей постели, – ты крепкий орешек, Эмми Блю. Помни об этом». Интересно, что он сказал бы теперь, если бы я оказалась в этой туалетной кабинке по вине кого-то другого? Наверное, посмеялся бы, а потом сказал: «Господи, Эм, да как такое вообще могло случиться?» А потом: «Ну так ему и надо.
