наверное, был бы рад ее слышать сейчас. Во всяком случае, она поприятнее чертовых родителей, которые только и делают, что последние мозги выносят. – Как тебе музыка, Алекс? Потанцевать не против?
Влада перемещается. Становится рядом со мной. Смотрит в глаза.
Равнодушно принимаю заискивающий взгляд ее, несомненно, красивых серых глаз.
Отставляю стакан с недопитым ромом на поднос своевременно засуетившегося официанта. Молча сжимаю узкую ладонь. Веду Владу на площадку.
Аромат сладких духов. Физический контакт. Нежное скольжение теплых пальцев по шее над воротником моей рубашки.
Но инстинкты спят. Ничего не чувствую.
С Владой я просто знаю, когда мой член должен встать. Сейчас в этом необходимости нет. А потому я не пытаюсь включать какие-то реакции. Ее же моя холодность не напрягает.
Влада удобная по всем статьям.
Она спокойно мирится со всеми моими странностями. Настолько, что ее не отталкивает даже то, что я не целуюсь в губы и не позволяю касаться своего лица.
– На следующих выходных выставка. Я бы хотела пойти, – заходит, как обычно, мягко. – Ты как? Не против?
– Сходим.
– Прекрасно, – радуется, пытаясь поймать мой взгляд. Даю ей это, чтобы прекратила суету. – А завтра заедешь? К папе интересные люди на ужин придут. Он говорит, хорошие связи для будущего… Нужно закреплять, раз выпала такая возможность. Ты как считаешь?
– Заеду. Познакомимся. Посмотрим.
– Супер!
– Только не раньше семи. У меня тренировка.
– Семь – идеальное время! Гости к половине будут. Разогреются, расслабятся… – смеется. Я не утруждаюсь даже улыбку выдавить. Просто наблюдаю. – Ну ты же знаешь папу, – закатывает в восхищении глаза. – Он умеет располагать.
У меня насчет Владимира Всеволодовича другое мнение. Но желания его до кого бы то ни было доносить не возникает.
– Ты еще долго здесь оставаться планируешь? – спрашиваю тем же бездушным тоном. – Я через полчаса уеду.
– Я с тобой, конечно.
– Ок.
Возвращаемся к предкам. К ним как раз присоединились Машталеры – родители Влады. Завязывается очередной бессмысленный разговор. Я участвую мало, только если ситуация того реально требует.
Последние полчаса тянутся удушающе долго. Вязну в устойчивом состоянии апатии. Говорю все меньше. Практически не двигаюсь. Цепенею не только внутри, но и внешне.
Пока в один момент все не меняется.
– Вот он, – выплевывает отец то ли взбешенно, то ли взволнованно. Стакан-то у него не отняли. – Явился Полторацкий!
– Так-так… И с кем это он? С дочерью? – размышляет мать в разы спокойнее.
Я машинально, вроде как вынужденно, веду взглядом в том направлении, которое они задают. И вдруг ощущаю за грудиной странное волнующее колебание.
Пространство качается.
Изгиб девичьей спины. Хрупкая линия плеч. Характерное движение тонкой руки.
На стремительно просыпающихся инстинктах прекращаю дышать. Но пульс уже долбит по венам аварийной сиреной. Застывшая три месяца назад кровь прорывает дамбу и бросается курсировать по одеревеневшему телу, вызывая в омертвевших клетках жгучее покалывание.
Узнавание, когда каждая деталь будто удар ножа между ребер – страшная штука.
Стоило бы развернуться и уйти. Уйти, пока не поздно.
Но вместо этого…
«Повернись!» – орет один из пробудившихся внутри меня демонов.
Девушка встряхивает темными волосами и ведет головой влево. Этого недостаточно, чтобы иметь возможность оценить хотя бы профиль.
И все же… В моей раздувшейся на резком глубоком вдохе груди происходит адская вспышка.
Говорю себе, что этого недостаточно, чтобы растопить глыбу льда, которая сцепила мое разорванное сердце в кучу. Говорю и чувствую, как это чертово сердце начинает безумно ускоряться.
Брюнетка вновь встряхивает волосами. Догадываюсь, что смеется. И вдруг испытываю дикое слабое и охренеть какое тревожное чувство забытой радости. Расстояние и суета вокруг не позволяют уловить мелодию ее смеха, но я мистическим образом ее слышу.
Музыканты сменяют направление, и выдаваемая ими композиция лично для меня превращается в нагнетающее ужас превью триллера.
Девушка оборачивается.
Я с тяжелым вздохом прикрываю веки. Сознание прорезает звук того самого выстрела из нашего общего прошлого.
Неудачное одномоментное разминирование на дикость обширной территории моей проклятой души. Я летаю, как в свои лучшие дни. Только в этот раз – камнем в оставленную нами, так и не заполненную ничем и никем пустоту.
И это моя четвертая смерть.
Добро пожаловать в преисподнюю, родная.
© Александр Георгиев
Любовь – вызов.
Самый дерзкий. Самый яростный. И самый, мать вашу, отчаянный.
По мере того, как между нами с Соней Богдановой – девушкой из моего счастливого прошлого – сокращается расстояние, пространство банкетного зала атакует какое-то эфемерное психоактивное вещество.
Выжигание слизистой. Бешеная стимуляция сердечной мышцы. Активизация всей симпатоадреналовой системы. И мне уже рвет вены сумасшедший гормональный коктейль.
Жар. Озноб. Внутренний штормовой тремор.
Лед трещит и со звоном разлетается по груди. Сердце, качнув излишки кислорода, срывается со своего стационарного места и, прокатившись колючим реактивным шаром в низ живота, падает на дно нашей пропасти. Я не пытаюсь уберечь его от раскола. И когда оно разбивается на ошметки, просто сцепляю зубы и терплю эту боль.
В конце концов, во всех этих ощущениях, какими бы забытыми и неповторимыми они не казались, нет ничего нового. Все это я уже не единожды проживал.
Однако в реальность происходящего я не верю до последнего. Уповаю на сон, бред, галлюцинации… Что угодно, но Сони тут быть не должно!
Это попросту невозможно. Это ведь вразрез с жизнью.
И все же она здесь. Под руку с ебаным папиком. Останавливается в жалких метрах от меня.
Движения закончены. Накал достигает предела.
Стоп. Пауза. Не дышать.
Готовлюсь к фатальной коллизии, хоть и знаю лучше всех, что против чувств, которые Соня Богданова принесла с собой, не существует защиты.
Рывок. Она поднимает взгляд. И мы сталкиваемся.
Шоковая терапия. Безжалостное убийство. И сразу же мощная откачка. Электричество пробивает мое тело молниями.
Сто тысяч ампер. Чистоганом.
Ненависть. Страсть. Ярость. Безумие. Фобия.
Да, любовь – это гребаный вызов. Агрессивная и жестокая провокация, на которую познавшие ее фанатики пойдут, несмотря на все риски. Ибо сейчас, три месяца спустя после нашей с Богдановой пятой смерти, мы уже переходим к той стадии, где теряется первоначальное чувство страха. Все эти жалкие монстры сбежали на хрен. Мы прошли и испытали так много, что больнее уже просто не может быть.
Или все-таки может?
Срываю с Сони взгляд, как пластырь. Резко и так же безжалостно. Смотрю на мужика, с которым она теперь, судя по всему,
