Схватив полотенце для рук, я вытираю остатки молока с лица и прохожу мимо детей, сидящих за кухонным островком.
— Можно и так сказать. Хейзел, выстави этого кота на улицу. Ему не место на столе.
Мои слова не оказывают на нее никакого воздействия.
— Он любит меня больше, чем своего хозяина.
— Неважно. Он не наш, — подчеркиваю я, глядя на кота. — Ты не можешь просто взять и украсть его.
Она ласково гладит рыжего полосатого кота ладошками, перепачканными арахисовым маслом.
— Могу, если я ему нравлюсь.
Спорить бесполезно. Каждый раз последнее слово остается за ней. Я с отвращением смотрю на дочь, которая теперь разглядывает свои руки, покрытые рыжей кошачьей шерстью, налипшей на арахисовое масло. Клянусь богом, если она оближет пальцы, меня вырвет.
Я жду, бросая в ее сторону отцовский взгляд, который так и кричит: «Не смей». Она смотрит на меня, оценивая ситуацию. Я прищуриваюсь. Пожав плечами, дочь вытирает руки о штаны.
— Ух. — Оливер, старший сын, смотрит на меня. — Где твоя рубашка?
Оливер хранит все наши секреты. Никогда не знаешь, о чем думает этот ребенок. И, честно говоря, мы и не хотим знать. Ему десять лет. Скорее всего, его голова забита мыслями о Fortnite и BattleRoyale (Примеч.: мультиплатформенные компьютерные игры в жанре королевской битвы). Или как посмешнее пукнуть под нос своей сестры.
Я не отвечаю Оливеру на вопрос о моей рубашке, потому что она до сих валяется в кладовой. И если я скажу ему об этом, то он начнет задавать дополнительные вопросы. Может, Оливер и хранитель тайн, но ребенок задает слишком много вопросов, а если вы подождете около двух минут, то он забудет, о чем спрашивал, и пойдет дальше.
Келли возвращается на кухню, держа на руках Финли — плюющегося ребенка, и закатывает глаза, когда замечает молоко на моей груди.
— Почему ты позволил ей сделать это? И надень рубашку.
Посмотрите на малышку. Правда, она выглядит мило и невинно, сидя на руках у своей мамы, пока пьет молоко из бутылочки? Хрен там. С тех пор как она выскользнула из влагалища, которое я так редко вижу, она возненавидела меня. Боюсь, это имеет какое-то отношение к тому, что мы с Келли занимались сексом, когда она была беременна ей. Финли знает, что это я таранил ее голову? Поэтому она плюет в меня?
— Позволил ей?
Я смотрю на жену так, будто она только что запихнула мой член в блендер. Я люблю Келли. Но иногда она мне не нравится. Обычно это происходит, когда она обвиняет меня в том, что я киска. Как сейчас, например.
— Вообще-то я не говорил ей: «Эй, Фин, а ну-ка, блядь, плюнь в меня».
— Папочка! — возмущается Хейзел, хлопая ладошкой, перепачканной арахисовым маслом, по моей голой спине. — Плохое слово!
Я напрягаюсь при мысли об арахисовом масле и кошачьей шерсти.
Келли вздыхает, и по ее лицу можно прочесть, в каком она настроении. Не понимаю, почему она разозлилась. Ведь это не ей приходится ходить с постоянным жестким стояком. Или с шерстью и с арахисовым маслом, прилипшими к спине.
— Ты можешь пойти переодеться или что ты там еще собирался делать и подбросить Оливера до школы?
Что я еще собирался делать? Ха. Блядь. Ха.
Боже, я сегодня свихнусь.
Хочется сказать ей в ответ что-нибудь язвительное, но я молчу. Сдаюсь. Отступаю. Так поступает тот, кто боится стычек. Подробнее расскажу об этом позже, но я ненавижу драться. Это воспоминания из детства, но вы, вероятно, не захотите знать о нем.
Кивнув, я прохожу мимо жены, которая сегодня явно меня ненавидит.
И спотыкаюсь о Севи, нашего младшего сына, сидящего на полу. Уверен, с ним все в порядке.
— Почему ты ешь, сидя на полу?
Опустив руку в коробку с хлопьями, он смотрит на меня так, будто я разговариваю на неведомом ему языке. Похоже, так и есть. Вместо того, чтобы ответить, он лает и запихивает горсть хлопьев в рот. Наш трехлетний сын думает, что он собака. И я имею в виду не «о, как мило, просто у него очередная фаза взросления», а «что за гребаное дерьмо? Он считает себя чертовым псом».
Вздохнув, я ласково тормошу его светлую вьющуюся шевелюру. Поднимаюсь наверх, стараясь не наступить на строительный пистолет, который оставил здесь на днях. Наверное, вы думаете: кто оставляет его в месте, где повсюду бегают дети? Я оставляю. Не волнуйтесь, я вынул аккумулятор и надежно его спрятал. Просто у меня не было времени на то, чтобы убрать все остальное. Это похоже на пассивно-агрессивное поведение с моей стороны и, может, является еще одной причиной, по которой Келли злится на меня. Она споткнулась об него недавно.
И в этот момент ситуация только ухудшается. Именно на этой лестнице я все выходные менял ступени и мельком увидел семейный портрет, лежащий у стены. Почему его не повесили? Мы делаем ремонт в доме, который едва можем себе позволить, и развешивание фото на стене, вероятно, стоит последним пунктом в списке дел Келли. Мне же запрещено вешать картины. Она утверждает, что у меня получается криво. Неважно. Я отлично повешу это дерьмо. Но меня задевает не тот факт, что портрет валяется на полу, а маленькая блондинка на фото, на которую устремлен мой взгляд.
Проглотив ком в горле, я продолжаю думать о ней, направляясь в спальню. Хватаю рубашку и возвращаюсь вниз. Вам интересно, в чем дело? Извините, придется потерпеть до тех пор, пока я буду готов рассказать об этой части моей жизни.
Я опаздываю на работу.
ГЛАВА 2
Ноа
Вернемся в начало
(Стоит упомянуть лишь пару деталей)
Спустившись по лестнице, я, ничего не говоря Келли, ухожу из дома. Возможно, я не могу справиться с эмоциями, а может, просто не хочу смотреть на нее и вспоминать, что у Мары были ее глаза и такой же смех. Поэтому я просто ухожу. Так легче.
Снаружи наш сосед стоит на подъездной дорожке и разговаривает по телефону, бросая камешки в собаку другого нашего соседа, которая навалила кучу на его газон.
Боннер указывает на собаку.
— Я сдеру кожу с этого ублюдка и сделаю из него коврик.
Я тебе помогу. Вслух этого, конечно, не произношу. Пусть я мало осведомлен о Боннере, знаю, он согласится на мое предложение, и тогда мы оба сядем в тюрьму за жестокое обращение с животными. Должно быть, вы думаете, что собака не виновата. Я бы поспорил. Если бы вы хоть раз увидели сверкающий взгляд этого ши-тцу, то поняли бы, о чем я говорю.
Я смеюсь, не зная, что сказать Боннеру. Хоть он и моложе меня, я боюсь с ним разговаривать. Не из-за того, что мне кажется, будто он сутенер, а потому… Да я, блядь, не знаю почему, ясно? Посмотрите на этого мужика без рубашки. Его вообще можно назвать мужчиной? Ему что, восемнадцать? Ладно, может быть, ему больше восемнадцати. Но давайте начистоту: вы не смотрите на него, верно? Лично я — нет. Я пялюсь на его жену Эшлинн, которая стоит в паре футов от него. Она полуголая, так что да, я смотрю на нее. Пусть я женат, но у меня давно не было секса, а даже если бы и был… Поставьте передо мной голую женщину, и я, мать вашу, буду смотреть. Прикасаться не стану. Я не заинтересован в том, чтобы делать что-то подобное, но мои глаза живут собственной жизнью.
Прости, Келли.
У жены Боннера длинные светлые волосы до талии, большие голубые глаза и искусственные сиськи. Все в ней идеально, но, вероятно, создано пластическим хирургом. Она милая, кокетливая, но все же фальшивая. И я не могу представить ее без макияжа.
Боннер замечает мой долгий взгляд в ее сторону, пока я притворяюсь, что открываю дверь своей машины. Он ухмыляется, а затем подмигивает мне, как бы говоря: «Да, я в курсе, что мне повезло». Вот в чем дело. Да, его жена горячая, но и моя тоже. Хотите знать, что делает Келли особенной и отличает от других женщин? Она — моя жена и, что еще более важно, мать моих детей. Я все сделаю для нее и буду верным. Это клятва, которую я никогда не думал нарушать. Проблема нашего брака заключается не в моей любви к жене. Даже спустя столько времени (несмотря на то, что не за горами слово на букву «Р») я все еще люблю ее каждой клеточкой моего сердца. Я в буквальном смысле сделаю все, ради этой женщины без лишних вопросов. За исключением перспективы оказаться в комнате, наполненной пауками. Это мой частый кошмар.
