Мара.
Начало и конец всему. Знаю, так и есть, но признаться в этом тебе, дневник, проще, чем признаться Ноа. Я боюсь его реакции, если расскажу об этом. Разозлится ли он? Да он ее больше и не упомянет. Если я говорю о ней, он встает и выходит из комнаты. Вчера кровельщик спросил, сколько у меня детей, и я расплакалась, а Ноа уставился перед собой в одну точку и стиснул зубы. Прикусив щеку, он сделал вид, что не слышал вопрос парня. Почему я всегда должна объясняться? Он пытается стереть ее из памяти? Знаешь, не думаю, что была одна в этом неуправляемом автобусе. Полагаю, мы начали путь вместе, но теперь он спрыгнул и оставил меня в одиночестве разбираться и обезвреживать бомбу.
*
Закрыв дневник, я помещаю ручку под кожаный ремешок и, отодвинув его в сторону, тянусь за кофе. Бывают ли у вас дни, когда вы чувствуете, что во всем терпите неудачу? Сестра, нас таких двое. Все эти разговоры о том, чтобы взять контроль над своей жизнью и обрести свое племя… Не знаю, кого все при этом имеют в виду, но мое племя ест козявки из носа и думает, что пукать в ванной очень весело. Где мои встречи за чашечкой кофе и посиделки с лучшими подругами?
Ох, конечно. Я же мать. Кажется, мамы, у которых есть все это, существуют только в Инстаграме. Уверена, пока они инсценируют свою жизнь, на заднем плане за их детьми присматривают няни.
— Я ненавижу сыр, — произносит Хейзел, прикрывая рот ладошкой так, словно ее сейчас стошнит. Если вы когда-нибудь встретите эту пятилетнюю девочку, то быстро поймете, что ей не составит труда блевануть от обычного вонючего сыра. — Пахнет, как подгузник Фин.
— Ненавижу тебя, — бормочет Оливер Хейзел, вырывая из ее рук свой айпад, перепачканный арахисовым маслом. Он показывает его мне. — Почему она все время берет мои вещи?
Надо отдать Оливеру должное. Ему нелегко быть единственным мальчиком в семье. Хотя Ноа тот еще ребенок, так что, по крайней мере, ему есть у кого поучиться. И я забыла про Севи. Упс. Прости, малыш. Нормально ли не помнить, сколько у тебя детей? Родители так делают?
— Не знаю, приятель, — говорю я Оливеру, поглядывая на Севи.
Он сидит на полу, вставляя в ноздри кокосовые хлопья. Надеюсь, я смогу их вытащить, или они просто выпадут. Понятия не имею, почему он с такой одержимостью все тянет в свой нос, но могло быть и хуже.
— Наверное, потому что она любит тебя.
Я нежно улыбаюсь и беру чашку с надписью: «Я воспитываю детей. А какая суперсила у тебя?». Молча и знаково смотрю на своих старших детей, чтобы они не спорили друг с другом. Они не ждут моего ответа. Они хотят, чтобы я согласилась с одним из них, чего я не могу сделать. Начнется война, а я не хочу ее до восьми утра. Сначала кофе. Потом война.
Знаете, что говорят о мамах, которые сидят дома? Нет, мне правда интересно, что вы думаете о том, если бы я, улыбаясь, оставила детей в чужом доме на весь день. Не взрывайте мои соцсети комментариями о том, насколько я бессердечна, что не греюсь в лучах любви собственных детей. Они, кстати, каждый день говорят, что ненавидят меня, и часто произносят: «Хотелось бы, чтобы у меня была другая мама». Дети закатывают истерику просто из-за того, что ты не срезаешь корочку с бутербродов. Неблагодарные засранцы.
Слушайте, я люблю каждую минуту своего времени, проведенную вместе с моими детьми, и так счастлива (о, я хочу ударить себя за это по лицу), что могу остаться с ними дома и прочувствовать каждый момент. Я была рядом, когда они делали первые шаги, говорили первые слова и бесконечно извергали рвоту. Знаю я все эти цитаты про домохозяек. Может, я и не работаю с девяти утра до пяти вечера, но мой день начинается, когда я открываю глаза, а заканчивается (если повезет), когда их закрываю. И мне это нравится. Правда. В течение дня происходит так много всего, чего Ноа не видит, и мне становится за него грустно. А еще я благодарна за то, что у меня есть дети.
Но иногда я сижу на кухне, пью кофе и удивляюсь, почему до сих пор не угодила в психушку. Затем смотрю на безумие вокруг себя и думаю, что, возможно, я уже в ней. Может, так и есть.
Оливер дергает меня за руку.
— Мама, а разве папа не должен отвезти меня в школу?
И тут меня осеняет.
— Черт возьми, — бормочу я, понимая, что Ноа забыл взять с собой Оливера.
Вас интересует, как он мог забыть? Если вы тоже уставшие родители, то понимаете, насколько это вероятно. Но давайте вы не будете нас судить. Он же не оставил его в баре или что-то в этом роде.
Я звоню Ноа, пока меняю подгузник Финли, и пытаюсь заставить Хейзел одеться. Если вы еще не заметили, то на ней трусы «Моя маленькая Пони» с тех пор, как она утром спустилась вниз.
Ноа не отвечает на звонок. Ничего удивительного. Он редко отвечает на звонки, а я так же редко оставляю сообщения.
— Почему я должна носить одежду? — спрашивает Хейзел, поедая купленные в «Костко» крекеры «Золотая рыбка» из коробки размером с ее тело. — Севи всегда ходит без нее.
— Потому что неприлично бегать голышом после трех лет. Только если ты не стриптизерша.
Я не зацикливаюсь на том факте, что Хейзел предпочитает есть крекеры, а не блины, которые я приготовила сегодня утром, а она к ним даже не притронулась. Гораздо больше меня беспокоит то, что она рассыпала крошки по всему деревянному полу. Я забуду об этом примерно через две минуты и, прежде чем мой мозг успеет сообразить, что они там, наступлю на них. Вы когда-нибудь наступали на крошки от крекера? Ощущается так, будто ходишь босиком по стеклу. Конечно, логично было бы сразу убрать их, чтобы потом не забыть сделать это. В отличие от войны, логике нет места в моем мире до восьми часов утра.
Хейзел запихивает в рот горсть крекеров, при этом разговаривая. Хотя я не совсем понимаю ее речь, это похоже на что-то вроде: «Кто такая стриптизерша?».
Мне не следует вести подобный разговор с пятилетним ребенком, но иногда лучше быть честной.
— Та, кто снимает свою одежду, чтобы выжить.
— Мне нравится. Хочу быть стриптизершей.
Я улыбаюсь ей и кладу мобильный телефон на пеленальный столик рядом с влажными салфетками.
— Нужно добиваться цели, милая. Теперь оденься, иначе опоздаешь в школу.
— Ладно, — слышу я в ответ драматичный вздох.
А затем она исчезает в коридоре, следуя в свою спальню. Я заканчиваю менять Финли подгузник, когда звонит мой телефон. Смотрю на экран, провожу по нему пальцем и подношу мобильник к уху.
— Ты забыл своего сына, — говорю я Ноа, даже не поздоровавшись.
— Я знаю. Прости.
— Все нормально. Я отвезу его. Но можешь забрать его вечером на баскетбол? У Хейзел в это же время балет, а занятия проходят на другом конце города.
— Да. — На мгновение повисает тишина, прежде чем муж произносит: — Я скучаю по тем дням, когда ты звонила, чтобы сообщить, что ты голая ждешь меня в постели.
Это похоже на несуществующий разговор прошлой ночью, и отчасти меня это злит, потому что Ноа постоянно избегает его из-за отсутствия аргументов.
— Разве я когда-нибудь звонила тебе, чтобы сказать нечто подобное? — смеюсь я, отгоняя гнев и поднимая Фин с пеленального столика. Она пытается отнять у меня телефон, но сдается, когда я вручаю ей упаковку салфеток. Открыть их у нее не получается, но, естественно, она пытается это сделать.
— Нет. Но парень может помечтать, верно? — посмеивается Ноа, и этот звук вызывает у меня улыбку.
— Наверно, да.
А потом я думаю о том, что он сказал, и представляю, как делаю это. Я тоже скучаю по тем дням, когда все было новым и захватывающим. Дело не в том, что я не хочу ежедневно заниматься сексом. Мне бы очень хотелось, чтобы Ноа каждый вечер приходил домой и прижимал мою задницу к стене, как в фильме «Пятьдесят оттенков серого». Но это неосуществимо, когда у вас есть дети. Секс у стены не только чертовски неудобен и невозможен для женщины, но также у нас просто нет на это времени в доме с детьми. Вы всего-то оставляете их на минуту, как они уже голышом едят из собачьей миски вашего соседа. К сожалению, это реальная история.
