Я понимала, что ад, в котором я жила последние два года оказался вполне реальным. И он будет ещё хуже, когда Матвей захочет все вернуть.
А он захочет.
Я точно это знаю, потому что мы же семья. На-все-года…
Он захочет это сделать хотя бы для того, чтобы просто меня проучить. Показать как нельзя делать. Наглядно объяснить, что сбегать от любимого пусть и изменяющего мужа на утро после того, как узнала о неверности, глупо.
Ещё глупее разрывать все контакты. Не общаться с общими друзьями. Только со свекровью, которой никогда и не нравилась. И это сыграло на руку.
Я просто позвонила и попросила:
— Светлана Викторовна, вы же хотите, чтобы мы с Матвеем разошлись?
Свекровь хотела, поэтому сделала все возможное, чтобы Матвей не искал меня.
А я выиграла время, чтобы переехать, обустроиться на новом месте, найти работу, которая у меня была до этого вечера. Хорошая работа, с перспективой руководителя отдела по маркетингу.
И теперь все падало как карточный домик. И я не знала за какой ярус схватиться, чтобы удержать хотя бы первый этаж.
Тихие мои шаги по холлу ресторана.
Я стараюсь не стучать каблуками, чтобы не привлекать внимания. Чтобы не оказаться задержанной.
Холодный ноябрьский ветер принёс аромат первого снега. Я приподняла лицо к темному, в бисеринах звёзд, небу.
Тогда такого не было. Когда я уходила не было такого воздуха и такого неба. Был смог и улицы с ароматом сигарет, от запаха которых я кашляла. Были темные переулки возле автовокзала. Сырое сиденье в автобусе, из-за которого мое пальто к концу поездки было похоже на мокрую мышь. Неулыбчивая квартирная хозяйка с левым золотым клыком. Однушка в панельке с серыми, старыми обоями. Чай из пакетика. Много слез. Ветер вечно задувающий в деревянные стеклопакеты. Обогреватель, который я включала, когда невыносимо было холодно. И он выжигал весь воздух. Делал его тяжелым, сухим. И с запахом горелой пыли.
Ничего общего с тем воздухом, которым я сейчас дышала и боялась задохнуться.
Мое такси должно было приехать через семь минут.
Я плотнее запахнула пальто. Ноябрьский ветер не хотел сдаваться и все равно проникал под одежду. По коже прошлись мурашки. Заставили меня зябко повести плечами и замереть.
От голоса, знакомого, любимого голоса, который сейчас словно нож прошёлся по моим нервам.
И от аромата.
Жжёный дуб, табак, амбра и верхние ноты горькой ванили.
От прикосновений, которые заковали в тиски.
— Даже не поздороваешься со мной, Ульян? — спросил муж, касаясь губами моих волос.
Я стояла и впитывала тепло знакомого тела. Купалась в аромате. Растворялась в моменте.
Это невыносимо сложно когда ненавидишь человека, но сил, чтобы выплеснуть эту ненависть не находишь.
Не находишь даже слов, чтобы ответить на простой вопрос, просто потому, что понимаешь — слова сейчас бессмысленны. И мне безумно хотелось вернутся назад в прошлое, чтобы не видеть этого пятна на воротнике Матвея. Чтобы не лежать всю ночь со сведённым от ужаса телом и не притворяться, что уснула.
Я помню, как мне тогда было паршиво. Настолько, что хотелось встать в туалет и остаться в глянцевой комнате навечно, сделать из мрамора и кафеля саркофаг.
Только Матвей уже спал. Он долго баюкал меня, а в итоге ближе к утру не выдержал и задремал, но я нет.
В тот момент, мне казалось, ненависть достигла абсолюта. Я не понимала, как ещё вчера любимый человек был, а сегодня стал причиной злости, боли, отчаяния.
Но за два года моя ненависть притупилась. Стала спокойной. Созидательной. Хотя так глупо говорить про разрушающую душу силу.
— Ты хотя бы понимаешь что все ещё моя жена? — Матвей вдохнул мой аромат, полной грудью вдохнул, чтобы почувствовать малину и душицу. Слишком наивный аромат для тридцатилетней меня, но это единственное напоминание о бабушке, с которой меня давно разлучила смерть.
— Почему? — слова простые, только губы отказывались шевелиться. Я растекалась мягким мороженым по рукам мужа, потому что мне отчаянное его не хватало, когда я выла от боли. И физической тоже. От той, которой разрывала сначала мое тело, а после душу, чтобы осталась лишь оболочка меня прежней, а внутри ничего… Пустота с эхом его имени.
— Ты исчезла. Мать сделала все возможное, чтобы я не искал тебя. Но нас не могли развести пока ты считалась пропавшей… — Матвей обхватил меня руками, прошелся ими по талии, спустился на живот, поднялся к груди.
Он словно по миллиметру восстанавливал в осязаемой памяти мой образ.
Зря.
Так только больнее.
— Ты мог передать ей документы, — отозвалась я, и из моего рта выпорхнуло облако пара. — Я бы подписала. Это было не сложно. Почему ты так не сделал?
Матвей молчал так долго, что я отчаялась получить ответ. А потом он вздохнул и развернул меня к себе. Провёл пальцами по моему лицу, от виска, по скуле, к подбородку.
Я смотрела в темные, чернее самой бездны, глаза и понимала насколько я устала.
Хранить в памяти его образ.
Вздрагивать по пути пути на работу, заметив в толпе похожую фигуру или обернувшись на голос.
Блокировать общих друзей в соцсетях, чтобы случайно не столкнуться с правдой жизни, где он с новой женщиной.
Задыхаться, когда слышишь знакомый аромат.
Я устала жить с памятью о нем, поэтому зря сегодняшняя встреча, к которой я оказалась совсем не готова.
Надо подписать эти чертовы документы на развод, уйти с работы и снова…
Сбежать?
А есть ли смысл, если Матвей оказался здесь не просто так?
— Я не хотел тебя отпускать, — его дыхание такое горячее, что мои губы словно опалило огнем. И я отстранилась. Попыталась. Уперлась рукой ему в грудь.
— А сейчас? — с затаённым страхом, с паникой и почему-то с проклятой надеждой, спросила я.
— Сейчас тем более… Ведь я только тебя нашёл… — он усмехнулся и его лицо наполнилось не светом как раньше бывало, а чем-то жестким, словно тень легла.
У меня прозвенел телефон входящим сообщением. Я дернулась в объятиях мужа и попросила:
— Отпусти…
Матвей не шевельнулся. Он как железный истукан продолжал сжимать меня в объятиях, и я вспомнила этот взгляд.
Муж всегда так смотрел, когда был недоволен.
— Матвей, отпусти меня… — холоднее на пару тонов попросила я и, уже не боясь сделать больно, толкнула мужа в грудь.
— Я же сказал, что не отпущу… — медленно протянул муж. Он склонился надо мной. Губы в миллиметрах от моих. На нижней все тот же едва заметный шрам. — Ведь только нашёл тебя…
