его губах на моих, о нем внутри меня, когда я сделала его своим, в ту единственную ночь, которую провела с ним.
Это то, что я хочу запомнить перед уходом. Себя… и мужчину, которого люблю.
Нас вместе.
МАКС
— Саша!
Я выкрикиваю ее имя, когда она падает, успевая подхватить ее на руки прежде, чем она ударится о землю. Ее глаза закатились, показывая только белки, и когда ее кожа касается моей, я почти отшатываюсь от того, насколько она горячая. Она обмякла в моих руках, отяжелела, ее лихорадит. Я чувствую, как она дрожит, и я в ужасе, что у нее может быть припадок. Я не знаю, что с ней случилось, что изменилось с момента выхода из самолета до этого момента, и мне трудно думать, несмотря на страх, затуманивающий мой разум.
Я согласился привезти ее сюда, чтобы обезопасить. Если с ней что-то случится из-за этого, я никогда себе этого не прощу.
Прижимая ее к груди, я медленно поднимаюсь по широким каменным ступеням к особняку. Я на полпути наверх, когда украшенные резьбой деревянные двойные двери, расположенные впереди, широко распахиваются. Круглая женщина вдвое ниже меня ростом, в черном платье, подпоясанном на талии, суетится, озабоченно наморщив лоб.
— Максимилиан? — Она откидывает прядь седых волос себе на лицо, переводя взгляд с меня на Сашу, которую я держу на руках. — Мой родной, я знаю, ты говорил, что приведешь с собой девушку, но я ожидала, что она будет стоять на своих ногах.
— Что-то не так, Джиана. — Я смотрю сверху вниз на экономку поместья, женщину, которая раньше была мне как тетя или вторая мать, и которую я не видел много лет. — Она только что потеряла сознание. Вызови врача, быстро. Я собираюсь отнести ее наверх.
Она бросает обеспокоенный взгляд на Сашу, которая так бледна, что ее кожа выглядит почти болезненной, зеленовато-белой.
— Здесь новый врач, который выезжает на дом. Я узнаю, сможет ли он приехать.
— Прикажи ему, чтобы он выезжал, — выдавливаю я. — Дом Агости не просит.
Джиана поджимает губы, но кивает.
— Конечно, родной. Вторая комната справа, на этаже для гостей, отведена для нее. Отнеси ее туда, пока я буду звонить.
Я впервые использую свою фамилию ради чего-то. Я впервые использую ее как команду. Это кажется странным и неправильным, первый шаг в направлении, которое я поклялся себе не предпринимать. Но ради Саши я готов на все.
Все, что угодно, лишь бы обезопасить ее.
Джиана спешит впереди меня, зовя при этом своего мужа Томаса. Она исчезает в комнате, а я направляюсь к лестнице, прижимая Сашу к груди. Она горячая на ощупь, ее кожа сухая и горит, и мое сердце бешено колотится в груди, когда я пытаюсь придумать причины, по которым она могла упасть в обморок.
Если бы с нашей совместной ночи прошло больше времени, я мог бы испугаться, что она беременна, но я знаю, что этого не может быть. Каким бы глупым я ни был, забыв о предохранении или, чтобы выйти из игры, слишком захваченный моментом, чтобы остановиться и подумать об этом, слишком ведомый потребностями своего тела, прошло недостаточно времени. И у нее не было никаких других признаков болезни.
Это не имеет смысла.
Я поднимаюсь на третий этаж особняка, где расположены комнаты для гостей, над этажом, где расположены апартаменты хозяина и библиотека. Комната, о которой упоминала Джиана, действительно готова для Саши, свежеубранная и пахнущая цитрусами и специями. Шторы раздвинуты, чтобы впустить итальянское солнце. Я откидываю одеяла одной рукой, слыша низкий, несчастный стон Саши и что-то, что звучит почти как невнятные слова, когда я осторожно укладываю ее, подоткнув вокруг нее одеяла. Я понятия не имею, разумно ли это, учитывая ее лихорадку, но я хочу, чтобы ей было комфортно.
Сейчас ее глаза закрыты, дыхание медленное и затрудненное, и мое сердце замирает в груди, когда я медленно сажусь на край кровати и тянусь к ее руке. У меня она кажется маленькой и нежной, горячей и хрупкой на ощупь, и я могу представить, как лихорадка сжигает ее, пожирая изнутри. Я не могу не думать, что это моя вина. Что это какое-то наказание за то, что я сделал. За то, что позволил себе нарушить клятву с ней. За то, что поддался искушению.
— Останься со мной, — шепчу я, сжимая ее руку в своей. — Ты просила меня не оставлять тебя, Саша. Привести тебя сюда. Ты не можешь оставить меня сейчас. Не после того, как ты через столько прошла. Что бы это ни было, оно недостаточно сильное, чтобы справиться с тобой. Этого не может быть.
Тишина. Ни слова, ни звука из ее уст, и это заставляет меня чувствовать себя почти диким от отчаяния. Я не хотел, чтобы все закончилось между нами так. Мы почти не разговаривали за обедом. Такое чувство, что наш последний настоящий разговор был ссорой, и это я сказал ей, что не могу любить ее, и что она не должна быть влюблена в меня. Разговор, который закончился тем, что она ушла в спальню одна.
Мог ли я сделать все по-другому? Я не могу давать ей обещания, которые, я знаю, не смогу сдержать. Я не могу позволить себе причинить ей боль, разбить ее сердце. Мне с самого начала не следовало к ней прикасаться, но все это было так приятно: ее губы на моих, она на мне. Впервые пробовать ее на вкус, прикасаться к ней. Изысканное удовольствие от того, что она стала первой женщиной, с которой я когда-либо спал. Я сделал это, чтобы доказать ей, как сильно она небезразлична мне, что я хочу дать ей что-то от себя, даже если это не сможет длиться вечно. Я переступил так много границ ради нее, и, возможно, именно в этом я ошибся. Я позволял себе оправдывать свои похоти, оправдывая их любым доступным мне способом, и теперь вот результат.
Если она умрет, это будет моя вина.
В самых глубинах рациональной части моего мозга, той части, которая не была приучена верить, что такого рода наказание является результатом греха, я знаю, что это не имеет смысла. Но эта часть недостаточно громкая, чтобы заглушить остальное, и поэтому я сижу рядом с Сашей, ожидая прихода врача, держа ее за руку, и эта фраза снова и снова повторяется в моей голове.
Если она умрет, это будет моя вина.
Я встаю, когда наконец слышу шаги на лестнице и нерешительный стук в дверь.
— Максимилиан? — Голос Джианы доносится из-за тяжелого дерева. — Доктор здесь. Мне впустить его?
— Давай. — Мой голос застревает у меня в горле, и я грубо откашливаюсь. — Впусти его.
Новый доктор совсем не
