я хочу, чтобы это было за попытку, а не за его успех.
Тяжело сглатывая, я крепко закрываю глаза, пытаясь обрести веру, которую, как я думал, мне грозит потерять.
— Если ты там, — бормочу я, каждой частичкой себя готовый умолять, предлагать, отдавать что угодно, — не дай ей умереть. Если ты спасешь ее, клянусь, я сдержу свои клятвы. Я никогда больше не прикоснусь к ней.
До этого самого момента, ожидая выполнения этого обещания, я не осознавал, насколько это будет сложно. В самолете я сказал ей, что мы больше не сможем быть вместе, что мы должны остаться не более чем друзьями. Тем не менее, реальность этого не проникла так глубоко, как сейчас, когда я нахожусь на грани того, чтобы дать еще одну клятву, которую мне придется сделать все возможное, чтобы не нарушить. Клятву, которую мне нужно выполнить.
— Я больше не повторю ту же ошибку. Я буду защищать ее, оберегать и заберу домой, когда придет время. Но я больше не нарушу свой обет с ней.
Мои глаза горят от слез, отчаянных и непролитых. Я боролся, чтобы спасти тех, кого люблю раньше: своего брата, ее, жен моих друзей, но здесь мне не с кем бороться, кроме самого себя, и с моими собственными эгоистичными желаниями. Они должны быть ничем по сравнению с возможностью исправить то, что я натворил.
— Не наказывай ее за мою нарушенную клятву, — шепчу я в темноту, опускаясь на колени у ее постели. — Не вымещай это на ней. Я буду страдать каждый день до конца своей жизни, если понадобится… пока она жива.
И это будет мучительно. Я в этом не сомневаюсь. Я был прав, когда много лет назад сказал себе уйти от девушки, предлагавшей лишить меня девственности перед моим отъездом в семинарию, что было бы в тысячу раз труднее соблюдать свой обет безбрачия, зная, что я потерял. Не только мысль о том, что я больше никогда не испытаю такого удовольствия, заставляет меня чувствовать себя так, словно у меня в животе поселился камень, но и мысль о том, что я никогда не испытаю этого с ней. Мысль о том, что я никогда больше не прикоснусь к Саше, никогда не услышу ее тихих вздохов или стонов удовольствия, кажется мне неоправданной жертвой.
Но я знаю, что не подхожу ей. И я не позволю ей страдать из-за этого.
За полночь я так устал, что больше не могу держать глаза открытыми, но я не хочу оставлять ее одну. Я медленно встаю, весь изнеможденный и выжатый досуха, и опускаюсь на кровать рядом с ней, все еще держа ее за руку.
Я понятия не имею, что принесет утро.
Но что бы это ни дало, я не оставлю ее.
САША
Я просыпаюсь с ощущением, что смерть отступила. По крайней мере, я надеюсь, что это так, а не то, что я на самом деле мертва. Я чувствую себя слабой, как слепой котенок, каждая частичка моего тела болит. У меня болят мышцы и кости, а кожа чувствительна к прикосновениям, как при гриппе, только я не уверена, что когда-либо болела гриппом настолько сильно. Честно говоря, у меня такое чувство, будто меня избили, и я должна подавить дрожь при воспоминании о том, почему именно я знаю, на что это похоже.
Если это загробная жизнь, то я совсем не довольна результатом.
Мне требуется мгновение, чтобы открыть глаза. Я не уверена, захочу ли я увидеть то, что находится за ними. Мои воспоминания перемешаны, все после выхода из самолета как в тумане. Затем у меня остались смутные воспоминания о Максе, о его запахе, голосе и руках, но я не могу быть уверена, что все это не было просто снами или бредом. Я не чувствую, что могу быть в чем-то уверена.
Солнечный свет. Мне кажется, я чувствую солнечный свет на своей коже, и это то, что, наконец, убеждает меня открыть глаза. Где бы я ни была, я чувствую, что путешествую под солнцем, как будто изголодалась по нему. И когда мне наконец удается открыть их, я потрясена тем, что вижу.
Я нахожусь в спальне, которую никогда раньше не видела. Это напоминает мне семейный дом Катерины, особняк Росси, куда она однажды меня водила. Он по-прежнему принадлежит ей, хотя сейчас она живет с Виктором, и за ним ухаживает небольшой штат прислуги, чтобы сохранить его в первозданном виде для ее будущих детей. В то время как ее дом с Виктором оформлен по ее вкусу, в теплых землистых тонах и с мягким текстилем, которые создают ощущение домашнего уюта, чего не должно быть в доме Пахана Братвы. Особняк Росси казался чем-то из старого света, величественным и неприступным в своей элегантности и величии. Именно об этом заставляет меня думать эта комната. Пол из блестящего красновато-коричневого твердого дерева покрыт толстым старинным ковром с красно-золотисто-кремовым плетеным рисунком. Шторы из тяжелой темно-красной ткани отодвинуты вместе с прозрачной подложкой, чтобы пропускать солнце. Кровать из красного дерева с балдахином, высокая и тяжелая, сочетается с другой мебелью в комнате, все из тяжелого дерева с латунными ручками, от платяного шкафа до комода и прикроватных тумбочек. В дальнем конце комнаты есть каменный камин, перед ним еще один толстый ковер и темно-красное бархатное кресло с подголовником.
За окном слева от меня открывается самый красивый вид, который я когда-либо видела, акры холмистой земли поместья, усеянной виноградниками, и что-то похожее на конюшню вдалеке. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, что я вижу рядом со мной, от чего мое сердце подпрыгивает в груди.
Макс спит рядом со мной, его длинные темные ресницы обрамляют высокие скулы, лицо спокойное и собранное во сне, темные волосы взъерошены. Он все еще в своих обычных черных брюках-чиносах и рубашке на пуговицах, и то и другое помято, как будто он какое-то время не удосуживался переодеться. Я смотрю на него, и проблеск надежды вытесняет все мои другие тревоги и страхи, когда я вспоминаю, где я и почему я здесь.
Мы в Италии, в доме семьи Макса. Его поместье. И тот факт, что он спит рядом со мной, заставляет меня задуматься, все ли он переосмыслил в нашем последнем разговоре в самолете перед приземлением в Италии.
Ты не можешь любить меня, Саша. Я тебе не подхожу и никогда не буду.
Я несостоявшийся брат. Несостоявшийся священник. Несостоявшийся человек.
Я нарушил все обеты, кроме одного.
Это все, что я могу сделать, чтобы меня не убедили нарушить последний.
Глядя на него сверху вниз, я не могу не задаться вопросом, не передумал ли он. Какая еще
