— Копаешься тут. Опоздаем же.
— Я быстро, — сиплю и опускаю виновато глаза, стараясь не кривиться, когда родительница несколько раз неосторожно и особенно сильно дёргает непослушные локоны.
— Готово, — кивает мне через зеркало, — живо одевайся и на кухню, бабушка уже завтрак приготовила.
— Но я...
— Цыц!
Послушно ускоряюсь, кидаясь к себе в комнату и выискивая в недрах платяного шкафа юбку, блузку и белье с носками. С тоской смотрю в окно — солнце поднялось уже высоко и исправно делает своё дело. Парит. А мне придётся жариться под его палящими лучами и молча терпеть явное неудобство.
Натягиваю на себя одежду и гляжусь в высокое зеркало, поправляя очки на переносице.
Тоска! Зелёная. Беспросветная...
— Вера!
От этого сокращения меня передёргивает. Ещё год назад меня звали меня полным именем. А потом привычная жизнь рухнула, и мама ударилась в бога. А я резко трансформировалась в Веру.
И не спрашивайте меня почему.
— Уже бегу! — хриплю надсадно и срываюсь с места, услышав вопли матери, и через пару секунд усаживаюсь за стол, на обитый липким дерматином кухонный уголок.
— Ешь!
Легко сказать.
Но я и здесь послушно беру ложку, принимаясь за кашу с щедрой порцией сливочного масла. Рядом на тарелочке ждут своей очереди два пирожка с неизвестной мне начинкой и большой ломоть белого хлеба с сыром. Это порция еды сгодилась бы и для взрослого мужчины, но моим близким плевать.
Я должна всё это съесть. И точка.
— Быстрее жуй, Вера. И даже не думай тянуть время. Не выйдешь из-за стола, пока всё не съешь.
Кто-то скажет, что это форменное и неприкрытое пищевое насилие. Бабушка и мама скажут, что это всего лишь забота обо мне. Я же просто скажу, что такова моя жизнь и у меня нет выбора, кроме как мириться с тем, что есть.
Молча и беспрекословно доедаю, чувствуя лёгкую тошноту, но облегчённо выдыхаю, потому что мне не приходится давиться сладким чаем или стаканом ряженки. Сегодня мне повезло — мы опаздываем.
— Платок! — орёт мать, когда я уже обулась.
Вся скукоживаюсь от её недовольного тона, а затем максимально ускоряюсь, слушая бесконечные причитания и надевая позабытый головной убор.
Двадцать минут до остановки. Затем час в душном автобусе до пункта назначения и меня ощутимо разматывает. А уж когда оказываемся на месте, так вообще приходится адски непросто. Веки наливаются свинцовой тяжестью под монотонный бубнёж пастора, а спина предательски ссутуливается, пытаясь принять наиболее удобное положение для сна.
Вот только мне нельзя спать. Я больше скажу — мне нельзя даже вида подавать, что я, на пару со своим бунтующим организмом, замыслила нечто постыдное. Мать и так поглядывает на меня подозрительно и с недовольным прищуром, а бабуля так вообще, то и дело, тычет мне в бок локтем, не давай даже помечтать о вожделенных сновидениях.
— Вера!
— А? — вырывает меня чей-то голос из полубессознательной дымки.
— Твоя очередь петь! — возмущённо шипит мать.
Петь! Боже! За что?
Покорно киваю и поднимаюсь на клирос, а там встаю в ряды хора, где спустя пару минут начинаю беззвучно открывать рот. Родительница довольна. Бабушка в умилении складывает руки на груди и улыбается.
Я выдыхаю... пронесло.
Спустя два часа всё заканчивается, и мы снова трясёмся в автобусе, но уже по дороге в обратную сторону. Вот только мои сегодняшние страдания на этом не заканчиваются. За остановку до дома, в который раз не обращая внимания на мои мольбы об отдыхе, мама вместе со мной выходит из общественного транспорта, кивая бабуле и предупреждая, что скоро вернётся.
А затем ведёт меня в воскресную школу. Будь она трижды неладна.
— После занятий сразу домой! Поняла?
— Угу, — киваю и окончательно расстаюсь с мечтами о мягкой постели.
— Вера, я не шучу! Чтобы без глупостей мне! — и стискивает меня в таких сильных объятиях, что я задыхаюсь, а затем захожусь в надсадном, лающем кашле. — Ох, ну какая же ты болезненная у меня, слов нет. Вся светишься. Кушать надо лучше и одеваться теплее, Вера. Это тебя ветер с моря так продул.
Куда уж теплее? Итак уже вся взмокла...
Да и чего уж там? Откармливают меня как порося.
— Ну всё, мам.
— Ладно, ладно. Беги уже. Я тебя встречу, если Моисеевы отменят занятие.
За спиной тут же скрещиваю пальцы. Хоть бы не отменили!
Наконец-то расстаёмся, и я несусь внутрь школы, радуясь хотя бы тому, что несколько часов буду без тотального маминого контроля. Невесть что, конечно, но мне и то в радость. А уж когда последний урок отменяют, то я и вовсе впадаю в сущий восторг. Даже мысли о вожделенном сне уходят на второй план, и я всё-таки рискую немного прогуляться в парке неподалёку, который, на моё безграничное счастье, имел выход на побережье.
Пока иду к нему, бесконечно лелею мечты снять носки и помочить ноги в ещё тёплой водичке.
Подумала о таких вольностях, и тотчас кровь по венам понеслась с сумасшедшей скоростью, наполняясь пузырьками предвкушения. Вот только стоило мне пересечь парк и вырулить на песчаный пляж, как пришлось тут же притормозить, а после и поспешно развернуться, прячась в тени высоченного кипариса.
Постояла за ним несколько секунд, отдышалась, а затем высунула нос и с любопытством уставилась на ребят, что крутили замысловатые вертушки на турниках. Зависла, рассматривая их и поражаясь силе и ловкости.
А через минуту вздрогнула, услышав рёв мотоцикла. Он пронёсся мимо меня и с пробуксовкой остановился рядом со спортивной площадкой, на который тут же все оживились и загалдели.
Мотоциклист поставил своего стального коня на подножку, а затем приветственно поднял ладонь вверх и снял с головы блестящий, чёрный шлем.
И я тут же охнула.
Я знала этого парня. Он учился в той самой гимназии, куда я ходила вот уже вторую неделю к ряду.
Мама говорила, что он высокомерный, тщеславный и заносчивый мерзавец. Сам грех во плоти.
И когда он в одно движение стянул с себя футболку, оставаясь лишь в чёрных джинсах, низко сидящих на его узких бёдрах, я поняла, что мама была абсолютно права.
Вероника
Это был Ярослав Басов.
Друзья звали его просто Бас.
Девочки со вздохами и влюблёнными придыханиями выводили — Ярик.
Моя мама же нарекла его бесовским отродьем.
Но я откровенно не понимала, отчего столько шума. Ну парень как парень. Дурной только и корчит из себя невесть что. В остальном же... я бы не сказала, что он выделялся какой-то смазливостью, отчего можно было бы упасть в экстазе, исходя слюной. Нет, обычный — пройдёт в толпе и не заметишь. Ну не урод, конечно, но точно не в моём вкусе. Лицо хищное, скуластое. Глаза карие и недобрые. И вишенка на торте — кривая, чуть издевательская ухмылка, казалось бы, на постоянной основе приклеившаяся к его губам.
Подводя итог, я могла бы охарактеризовать его только одним словом — неприятный.
И мне бы прямо сейчас развернуться и бежать с этого пляжа, сверкая пятками, но нет. Я зачем-то упорно ищу на свою любопытную задницу приключений и короткими перебежками между кустарниками крадусь ближе к турникам, закрывая глаза на то, что сердце стучит где-то в горле, а по телу курсируют электрические всполохи, вызванные собственным слабоумием и отвагой.
Уселась на лавку, стоящую почти впритирку к площадке и укрытую от обзора аккуратно подстриженной живой изгородью, и вперила взгляд туда, куда мне его никак нельзя было даже на секунду переводить. Каюсь, грешна. Но я обещаю исправиться. Пренепременно!
— Бас, давай замутим связку с «капитанским выходом», порадуем подписоту, м-м? — предлагает кто-то из парней, и все начинают одобрительно улюлюкать.
— А может коронный «флажок» секунд на двадцать пять? — звучит ещё одно предложение, пока сам Ярослав крутит корпусом из стороны в сторону, очевидно, делая разминку.
— Определяйтесь скорее, народ, — фыркает тот и чуть подпрыгивает, цепляясь руками за перекладину и начиная тягать своё тело вверх-вниз.
