эти дни уладим, ну и… с радостью примем ее к нам. Вы не пожалеете, Валентина Павловна. Для вашей девочки — это отличный шанс! Путевка в жизнь. Ну, вы и сами знаете.
Замерев, подслушиваю их за дверью, пытаясь понять, о чем он. В общем-то понять несложно. Но все-таки как же мне знаком этот голос! Где я его могла слышать? Противный такой, вкрадчивый, шелестящий…
Ладно, черт с ним. Пока подытожу услышанное. Итак, с мамой явно что-то нехорошее случилось в гимназии. Скорее всего, это связано с безопасностью условий труда, раз они так засуетились и боятся, что правда всплывет. Просят ее о чем-то умолчать. Задабривают. Подкупают платной палатой и «путевкой в жизнь» для меня. Значит, что-то серьезное, раз так суетятся…
Во мне вдруг закипает гнев такой, что даже отчасти глушит страх. Вот же мерзавцы! Сволочи трусливые. Не знаю пока, в чем там дело, но они за всё ответят. Клянусь!
Да и к тому же нужна мне эта «путевка» и их гимназия! Пусть катятся к черту. Меня и моя школа более чем устраивает. Не знаю, зачем мама согласилась. Но я совершенно точно никуда не пойду. И с мамой поговорю, чтобы не соглашалась, когда этот тип уберется.
И тут он добавляет фразу, от которой у меня внутри всё переворачивается.
— А я со своей стороны обещаю, что выясню, кто это сделал. Кто так жестоко и подло с вами поступил. Выясню и накажу сам негодяя. Как минимум, добьюсь его отчисления. Честное слово, Валентина Павловна, виновный будет наказан, кем бы он ни оказался. Просто сделаем это сами, не вынося сор из избы. Не стоит ведь портить репутацию всей гимназии и ни в чем не повинных людей из-за одного подонка. Хорошо? Вот и ладненько.
И я тотчас вспоминаю, чей это голос. Ну, конечно, это его бесячее «вот и ладненько» невозможно спутать… Марк Сергеевич Платонов. Мамин ученик. Бывший, конечно. Сейчас он и сам педагог. Точнее, заместитель директора этой самой гимназии.
В висках оглушительно грохочет пульс. А затем к ногам на белую плитку пола падает алая капля, еще одна и еще…
Я подношу руку к лицу — точно, носом идет кровь. У меня так бывает, особенно когда сильно разволнуюсь — слабоваты капиллярные сосуды. Но сейчас… как же не вовремя!
Прижимая ладонь к носу, я спешу в уборную. Пару минут стою над краном, потом еще минут пять — у окна, запрокинув голову.
Возвращаюсь обратно и вижу, что из маминой палаты как раз выходит Марк Платонов. Меня он не замечает — прямо передо мной идет грузная женщина, заслоняя собой.
Затем ему, видимо, кто-то звонит. Он на миг приостанавливается, достает из кармана сотовый, принимает вызов и одновременно сворачивает к пожарному выходу.
Я прибавляю шаг. Хочу догнать его и спросить, что там случилось. Даже не спросить, а потребовать ответа: кто и что сделал с моей мамой?
Но когда выскакиваю на площадку пожарного выхода, он уже успевает спуститься на один пролет. Хочу его окликнуть, но замолкаю с открытым ртом, услышав, как он отвечает кому-то, с кем все еще говорит по телефону:
— … да, да, можете не волноваться. Я вот как раз иду от нее… Она ничего никому не скажет. Да она, похоже, и сама не уверена, кто это сделал, так что будьте спокойны… Но вы сами как-то тоже поговорите с ним, что ли. Одиннадцатый класс — это все-таки не малые дети, уже пора понимать, что можно, а чего нельзя. Для него же совсем никаких рамок не существует… Мы и так на многое закрываем глаза, но это уже могло быть подсудным делом… Да, конечно, наша гимназия вам многим обязана, мы это помним и очень вам признательны, просто вы меня тоже поймите. Это сейчас удалось замять, но в другой раз может и не… Да, я понял… Извините… Простите, пожалуйста… Я не должен был, конечно…
Платонов медленно спускается ниже. Я тихо крадусь вслед за ним, жадно ловя каждое слово. Очевидно, он как раз говорит с отцом подонка, который виноват в том, что случилось. Заверяет, что мама ничего никому не скажет. Лебезит перед ним. Фу, противно даже слушать…
— Да нет, она точно не передумает… Я, конечно, пообещал, что найдем виновного и обязательно накажем. Сказал, что отчислим… но, конечно, никто никого не отчислит, просто я же должен был что-то сказать… Да к тому времени, как она вернется, если ещё вернется, уже обо всём забудется… Ну и, главное, по согласованию с директором я обещал, что зачислим ее дочь к нам… Это и сыграло роль, да… Девочка будет учиться бесплатно, за счет гимназии…Кто ее дочь? Да просто обычная девочка, одиннадцатиклассница… Да, получается, будет учиться в этом же классе, но она ведь не в курсе, так что… Да, может, и не лучшая идея, но именно поэтому Гордеева согласилась всё забыть… Нет, она со своей стороны пообещала, что ее дочь ни о чем не узнает…
Голос его становится всё тише, я осторожно спускаюсь следом. Затем он просит охранника выпустить его, внизу хлопает дверь, и наступает тишина. Он ушел.
А я еще несколько минут стою на площадке в оцепенении, переваривая услышанное.
Вот же подонки! Сволочи! Уроды! Богатенькие зажравшиеся ублюдки! Бедная моя мамочка… Что они с тобой там делали? Поиздевались? Обидели? Унизили? А, главное, кто он?
И самое мерзкое, что этот подлец Платонов знает, кто это сделал. Всё он знает и покрывает этого урода. Хуже того — еще и извиняется перед его отцом.
Ну, ничего. Я сама всё выясню. Пока не знаю как, но выясню. Обязательно. Обещаю…
В груди печет нестерпимо. Мне хочется и кричать, и плакать, и пуститься вслед за этим мерзким Платоновым, потребовать от него ответа, хоть с кулаками и угрозами. Но я понимаю, что этим не добьюсь ничего. Поэтому минуту-другую просто стою на лестнице, вцепившись в перила.
Нет, надо постараться успокоиться. Хотя бы сделать вид. И успокоить маму. А потом… потом всё обдумать.
Я поднимаюсь в мамину палату. Здесь и правда хорошо не по-больничному. И кресло, и диван, и столик, и тумба с телевизором. Мягкий свет настенных бра добавляет домашнего уюта. Если бы не высокая медицинская кровать посередине палаты, то и не скажешь, что это больница.
Мама поворачивается на шум, видит меня и слабо улыбается. Руки ее, тонкие как веточки, лежат на груди поверх одеяла.
«Не плакать,
