сойти со ступенек крыльца и пробежать босиком по росе.
Но солнце потихоньку разгорается, теряя свою непорочную свежесть, роса высыхает, а чуда не происходит. Если, конечно, не считать чудом саму жизнь.
Лика сбежала с крыльца и прошлась по траве. Земля с ночи была холодная и влажная, и Лика почувствовала, как тяжелая вязкость сна уходит через босые ступни в эту землю, а оттуда возвращается уже что-то совсем другое, упругое, будоражащее, яркое. И называется это: еще один день из жизни Лики.
Когда тебе девятнадцать лет, у тебя хорошенькая, незатертая мордашка, большущие желто-зеленые глаза под длинными темными бровями и куча сумасбродных идей в голове, конечно же, кажется, что мир вращается вокруг тебя. Для тебя восходит и заходит солнце, для тебя поют птицы и распускаются цветы, для тебя живут другие люди, для тебя, для тебя, для тебя.
— Здорово, правда? — вполголоса пропела Лика маленькому паучку, который вдруг закачался перед ней на серебряной паутинке.
Она, то вспыхивала, то исчезала, и тогда казалось, что паучок сам собой свободно парит в воздухе. Лика дунула на него, и паучок, смешно перебирая лапками, быстро-быстро полез вверх.
Две бархатные малинищи растаяли на языке ароматной сладостью. «Хризантемы скоро начнут цвести, — подумала Лика, рассеянно глядя на мамину клумбу. — Значит, лету конец. Ну и что, будет осень, потом зима, ничуть не хуже».
— Что же из этого следует? Следует жить, — пропелось как-то само собой.
— Лика! Лика!
Лика резко, рывком, враз очнувшись, повернулась на голос, столько в нем было неподдельной тревоги.
Соседка махала ей из-за забора, нетерпеливо, как-то даже сердито тряся коротко остриженной седеющей головой.
— Да подойди же ты скорей! Ты слышала?
— Что?
— Власть переменилась. Горбачев в Форосс, то ли болен, то ли арестован.
— С чего бы это ему болеть? — недоверчиво спросила Лика. — Он же всегда как огурчик.
— То-то и оно. Болен — это официальная версия.
— Чья?
— ГэКаЧеПе, — внятно и раздельно произнесла соседка, вбивая эти буквы, как гвозди, в разделяющий их забор. — Государственный комитет по чрезвычайному положению.
— Погодите, не так быстро, — попросила, нахмурившись Лика. — Я ничего не понимаю.
— А я, думаешь, понимаю? По телевизору только их заявление читают: Горбачев не дееспособен, поэтому мы берем управление страной на себя.
— Да кто мы?
— Янаев, Павлов, а самое главное, Пуго, Язов и Крючков.
— Наши три богатыря, — подхватила Лика, вспомнив обложку журнала «Столица», где оба министра и Председатель КГБ были изображены на конях, как на известной картине Васнецова.
— Ты вес чирикаешь, — укоризненно сказала соседка. — А дело, по-моему, нешуточное. Телевидение уже свернули, теперь газеты твои прихлопнут и — прощай, гласность! О чем тогда писать будешь, журналистка?
Лика училась на факультете журналистики МГУ. и оставалось ей учиться ровно два года, а потом… Она уже сотрудничала в одной из московских газет, присматривалась, заводила контакты. Перо ее было бойким, язык и глаз — острыми, в общем, Лика не случайно выбрала профессию.
— Слава КПСС, — машинально повторила Лика слова, выложенные плиткой на стене поселковой котельной.
«Хитрая реклама, — подумала она, — не сорвешь и не смоешь. КПСС всегда с нами».
Лика гнала своего старенького «жигуленка» к Москве. Радужное утреннее настроение давно улетучилось. На смену ему пришли злость и страх, угнездились где-то под ложечкой и теперь грызлись между собой.
«Господи, а что, если снова? — думала Лика. — Нет уж, фиг вам! Не выйдет».
Лихо вырулив на Садовую, Лика вдруг увидела… колонну танков. Это было так неожиданно, что Лика даже на секунду зажмурилась. Танки на Садовой! Не в Уругвае, не в Чили, а здесь, в Москве, на улице с таким милым, уютным названием.
Преодолев первый шок, Лика подрулила поближе и осмотрелась. У ближайшей машины стояли два молодых солдата и курили. Репортерский азарт решил дело. Лика выскочила из машины и подошла.
— Ребята, а что это вы здесь делаете? — спросила она.
Один из солдат, худенький белобрысый паренек с щедро забросанными веснушками щеками, мрачно посмотрел на нее исподлобья. Где-то в глубине его блеклых голубых глаз сквозила растерянность, которую он изо всех сил маскировал под угрюмость бывалого воина.
— Курим, — ответил он.
— А другого места, что, не нашлось? — спросила Лика, пристально глядя ему в глаза.
Он передернул плечами и полез на башню. Лиха поймала за рукав его товарища:
— Что здесь все-таки происходит? Почему вы здесь?
— А я знаю? — дрогнувшим голосом ответил он. — У нас приказ.
— Какой?
— Пес его знает, — ответил парень устало. — По машинам — и вперед.
— И все?
— Все.
— А если прикажут, будете стрелять?
Парень промолчал, на круглом лице его отразилась такая мука, что Лике даже стало жаль его.
— Так будете или нет? Вот в меня, например.
— Ну что ты ко мне привязалась, ей-богу! — Лицо eго скривилось, стало видно, как задрожали губы. — Не знаю я. Не хочу ни в кого стрелять.
— Тогда что ты здесь делаешь?
— Что ты в этом понимаешь?! — вспыхнул он. — Я ведь присягу принимал.
— А в ней, наверное, говорится, что надо Родину защищать?
— Да.
— А от кого ты ее собрался защищать, ты подумал?
— Э-э, ладно. — Он махнул рукой. — Приказы не обсуждают, а выполняют.
— Вот-вот, прямо как в той песенке: «А если что не так не наше дело. Как говорится, Родина велели. Как славно быть ни в чем не виноватым, совсем простым солдатом, солдатом».
— Если каждый начнет сомневаться в приказе, это уже не армия будет, а бардак. Самое интересное, что в принципе ты прав.
— А не в принципе?
— Сам думай.
— А ты что считаешь, что мы не думаем ни о чем? Все мозги себе сломали, ничего понять не можем. Кто. зачем, за кого… Вот ты можешь объяснить?
— Могу.
По машинам! — раздался чей-то зычный голос.
Солдат заторопился.
— Во, видишь, не успели, — сказал он, качнув головой.
— В другой раз, — убежденно ответила Лика. — Тебя как зовут-то?
— Леша.
— Ты, Леша, не забудь, о чем мы с тобой сейчас говорили, ладно? Подумай об этом, с ребятами поговори, а то, как бы не случилось непоправимого. Тогда уже поздно будет печалиться.
Танк дрогнул, оглушительно лязгнул гусеницами и, обдав Лику горячей волной выхлопа, тронулся вслед за передними машинами в сторону Смоленской площади.
Четверть часа спустя Лика припарковала своего «жучка» под аркой высокого серого дома на Малой Бронной. Народу вокруг было малo, машин и того меньше. Казалось, шумная, беспечная Москва притихла, затаилась, втянула голову в плечи, изготовившись к ответному удару. Каким он будет и будет ли, вот вопрос.
Не дожидаясь лифта. Лика одним махом взбежала на третий этаж и нетерпеливо нажала кнопку
