В восемнадцать ее представили ко двору, но ни на одного из молодых людей, привлеченных ее холодной красотой и сказочным богатством и толпившихся вокруг нее, она внимания не обращала. Она смотрела на них с презрением. Все идиоты. Они ей надоедали, вызывая только отвращение. Единственным мужчиной, которого она желала, был ее отец, и она делала все, чтобы удержать его. Особенно когда появилась миссис Элен Фортескью.
Вдова, лет сорока, веселая и сексуальная. Ей достаточно было просто стоять и дышать, а мужчины уже стекались к ней со всех сторон. Включая маркиза. Когда он взял в привычку приглашать миссис Фортескью каждую субботу, да еще сделал ошибку, отказавшись слушать высказывания дочери на ее счет, Эстер поняла, что пришла пора действовать.
Маркиз был страстным наездником. Элен Фортескью и привлекла его прежде всего тем, что сама очень любила ездить верхом. Она может все, говорил он дочери с энтузиазмом. Но Эстер видела в ней прежде всего соперницу.
Однажды вечером, когда отец сказал ей, что собирается на следующее утро прокатиться с миссис Фортескью вдвоем, Эстер поняла по его поведению, что в этот день он намеревается просить эту нахальную сучку выйти за него замуж. Через мой труп, решила она, хотя на самом деле под трупом подразумевала миссис Фортескью.
Во время обычного своего обхода она взяла за правило проверять, все ли в порядке с лошадью, которую готовили для дамы. Эстер заранее уверила миссис Фортескью, что с норовистым жеребцом с плохим характером ей не справиться.
– Дорогая моя, – ответила заинтригованная Элен, – еще не родился тот жеребец, который сможет меня сбросить!
«Это ты так считаешь», – подумала Эстер, дразня жеребца, у которого от возбуждения уже выкатились глаза, а уши прижались к голове. Улучив минуту, когда грум занимался с Бальтазаром, крупным серым жеребцом отца, Эстер положила под седло жеребца для дамы колючую веточку от розы. Как только эти шипы вонзятся в нежную плоть… Она надеялась, что рыжая сучка сломает шею. Но так вышло, что пострадал маркиз. Когда они оказались в поле и маркиз сделал Элен предложение, та согласилась на него, а затем попросила маркиза поменяться лошадьми, поскольку ей не терпелось попробовать серого, на которого даже Эстер не разрешалось садиться. Когда массивный маркиз уселся в приготовленное для гостьи седло, вонзив колючки глубоко в спину жеребца, тот сошел с ума от боли: подпрыгнув на всех четырех ногах, рванулся так резко, что маркиз, даже будучи искусным наездником, не удержался в седле и, перелетев через голову лошади, ударился об огромный дуб так сильно, что сломал себе позвоночник.
Эстер сама пристрелила жеребца, предварительно незаметно вынув ветку из-под седла, а затем разрядилась на несчастной миссис Фортескью, да так, что ту пришлось держать, чтобы Эстер не занялась рукоприкладством.
– Это все вы виноваты! – кричала она на потрясенную женщину. – Зачем вам понадобился Бальтазар? Это ваша вина! Я вам никогда не прощу, никогда! Убирайтесь из этого дома, убийца! И никогда не попадайтесь на глаза ни мне, ни моему отцу! Убирайтесь, убирайтесь… Вон, вон!
Прячущиеся в холле слуги видели, как распахнулись двери и плачущая миссис Фортескью побежала вниз по лестнице.
Эстер быстро сумела все так для себя объяснить, что вина полностью падала на голову миссис Фортескью. Если бы она не запустила свои когти в папу, если бы она не уговорила его поменяться лошадьми… Она должна была лежать сейчас со сломанной спиной, а не папа. Так что она и виновата.
У хозяина Эруна парализовало всю нижнюю половину тела. Передвигался он только в инвалидной коляске. Эстер ухаживала за ним сама, без малейшей жалобы. По правде говоря, она была в восторге. Теперь ни одна женщина не позарится на ее отца, он принадлежит только ей. Теперь он никогда ее не покинет.
Она любовно заботилась о нем, выполняла каждое его желание с такой преданностью, что люди с сочувствием качали головами. Леди Эстер не слишком любили, но Господь свидетель, говорили в графстве, надо отдать ей должное.
Отец пытался сопротивляться.
– Ты не должна посвящать мне все время, дорогая. Ты слишком молода, подвижна, тебе следует думать о замужестве, детях.
– Детях! Не хочу никаких детей, папа! Хочу только тебя, моего обожаемого папу.
– Но так не годится!
– Не годится! – фыркнула Эстер. – Мы – Конингхэм-Брэдфорды, папа. Кто посмеет судить, что для нас годится, а что не годится?
– Но я калека!
Она прижала ладонь к его губам.
– Не смей говорить этого слова! Ты просто болен, и все. И даже в этом состоянии куда больше мужчина, чем все остальные, кого я знаю. Да, да, именно так, мой дорогой, мой обожаемый папочка, нуда больше мужчина.
Он подавил стон, прижавшись лицом к ее белому горлу, губами ощущая его нежность и бархатистость, чувствуя ее тонкий аромат. Как всегда, одни и те же духи. «Флорис ред роуз».
– Но мы не должны, моя дорогая, мы не должны…
– Вовсе нет, дорогой мой папочка, мы должны и будем. Я тебе нужна, папа, именно я, которая любит тебя больше всех, кто тебя когда-либо любил. Я дам тебе все, что ты пожелаешь, все, что тебе требуется, потому что я знаю, что ты – моя любовь.
Он снова застонал, когда она взяла его руки и прижала к своему телу, но больше от страсти, чем от отчаяния, потому что он был наделен мощной сексуальностью, а его дочь сумела доставить ему самое утонченное эротическое наслаждение. Ее изящные, но сильные руки умели разбудить в нем такие чувства и дать ему такие ощущения, которые, как он считал, были утеряны для него навсегда. У него сохранились отдельные нервы, способные дать ему острые ощущения, а его дочь знала, как этим воспользоваться. С самого начала, когда она, купая его, делала первые пробные попытки, он растерялся. И она это знала.
– Я действую на тебя нуда лучше, чем все эти лекарства, которые дают тебе доктора. У тебя здоровью аппетиты, папа, и мне доставляет радость удовлетворять их, бесконечную радость, папочка. Я знаю, что тебе нужно, и ты это получишь, все, что ты хочешь. Только мы вдвоем, навсегда, ты и я вместе на веки вечные…
Только позже, когда появились угрызения совести и осознание того, что он погряз в самом страшном из грехов, он начал страдать. Чистое безумие, но она мучила его так, что он не мог ни о чем думать, только хотел ее. Это его страшило. Ему казалось, что его поглощают; каждый раз, когда такое случалось, он с ужасом думал о том, что это произойдет снова, но, тем не менее, с нетерпением ждал ее. И когда она приходила, он отбрасывал всякие угрызения совести и отдавался ей во власть, вздрагивая и вскрикивая от прикосновения ее губ и требуя еще, еще и еще. После он понимал, что для нее самое главное – власть над ним, то, что он полностью в ее руках, и телом и духом. От отчаяния он приглашал молодежь на выходные. Они охотно приезжали, привлеченные ее ледяной красотой: высокая, стройная, как лилия, в бриджах для верховой езды и белой блузке, светлые яркие волосы копной над жестким правильным лицом с огромными глазами цвета морской волны.
