И все же рядом с ним на столе лежало ружье, и женщина была убита этими самыми руками!
Денни, в свою очередь, вела себя за столом словно невоспитанная деревенская баба. Она проголодалась, и этот факт каким-то странным образом повлиял на нее. По мере того как его манеры улучшались, ее становились все хуже и хуже. Вилку она держала кое-как. Локти на стол водрузила. Взяла пальцами с тарелки хрящик. Она опустилась до его уровня, тогда как он старался подняться до ее.
Любой психиатр с радостью понаблюдал бы за этой картиной.
— Расскажи мне, чем ты занимался весь день? — попросила Денни. — Чем я занималась, ты и так знаешь.
— Я уже сказал. Наблюдал за тобой. И спереди заходил, и сзади. С обеих сторон. Слушай, ты тут так одиноко живешь! С ума не сходишь — целый день одна? Тебя одиночество не заедает?
— Нет, — ответила Денни, даже не потрудившись сперва прожевать. — Слишком много работы. Сам видел. Мог бы подойти и помочь.
Он осклабился. У человека взрослого улыбка получилась бы саркастической. У него вышло жалкое подобие. И все же в общем и целом жалким он не выглядел. У него было ружье, он убил женщину.
Денни чуть не ляпнула, что обычно тут еще Макмуллензы живут, но вовремя прикусила язык. В свою журналистскую бытность она не раз бывала на заседаниях суда и еще тогда поняла — вся беда в том, что свидетели слишком много болтают. И выдают себя.
— За кого ты меня принимаешь? — спросил он с набитым ртом. — Хочешь, чтобы я кормил твоих лошадей и не услышал, как копы подкрадутся?
— Они же вроде в другой район перебрались, — пожала плечами Денни.
— Да. — Джек Смит постучал пальцем по транзистору в кармане. — Сегодня я уже не в Йорке. Я по пути в Мундиджонг. Рано поутру я вломился в очередной магазин и свистнул еще одежонки. И пятьсот сигарет прихватил, и печенье.
— Не может быть! — возмутилась Денни. — До Мундиджонга миль сорок. Ты никак не мог сделать этого!
— Но ведь сделал! — Джек Смит отправил в рот кусок баранины. — Сделал, потому что они так решили. Во всем виноват только я. Это же и ослу понятно, — горько рассмеялся он. — Старые курицы из Мундиджонга трясутся от страха по своим курятникам, кудахчут и держат мужей за лапки, ведь сам Джек Смит бродит рядом!
— Я не кудахчу и не трясусь от страха, а ты здесь, у меня на ферме.
— Да. Это точно. А почему ты не кудахчешь?
— Сама не знаю. — Денни задумалась. — Может, просто мы неплохо ладим. Я и ты. Может, я и сама на тебя в чем-то похожа…
— Да? И в чем же?
— Не знаю. Может, мне здесь действительно одиноко. Может, мне нравится болтать с тобой.
Ход был весьма дипломатичным и даже хитрым, но, как ни странно, Денни сама верила в то, что говорила. Эти слова находили отклик в ее душе, именно поэтому они нашли путь к сердцу Джека Смита. Он бы сразу понял, соври она ему. Слишком много лжи ему пришлось выслушать за свою жизнь, и он на уровне подсознания научился отделять ложь от правды.
— О чем будем сегодня беседовать? — спросил он.
— О твоем брате-близнеце, — предложила Денни. — Тебе дать сигарету или у тебя еще остались?
Они прикончили и баранину, и бобы, и подрумянившийся до золотистой корочки картофель. Десерта Денни никогда не готовила — берегла фигуру — и специально для Джека Смита стараться на стала — поставила на стол хлеб, и они подобрали соус с тарелок дочиста.
— У меня осталась одна сигарета. А у тебя?
— В ящике три пачки. Как насчет тех пятисот, которые ты спер сегодня в Мундиджонге? — поинтересовалась Денни, сохраняя серьезность.
— Ах да, как там они? Надо спросить мою подружку. — Он вытащил из кармана транзистор и поставил его на стол.
— Ради бога, не включай ты его! — взмолилась Денни. — Я этого не вынесу! Давай лучше чаю выпьем.
— Не любишь радио?
— Нет. Никогда не любила. Когда что-то случается, мне хочется встать и броситься на помощь. У меня такое впечатление, что я раздваиваюсь, живу сразу в двух измерениях. Возьми еще пачку. Я завтра на рынке еще куплю. — Денни поднялась и пошла к буфету. Она не стала смотреть на Джека Смита, но знала: его правая рука легла на ружье.
— Какой еще рынок? — процедил он сквозь зубы.
Денни послала пачку сигарет вдоль стола и пошла к плите. Взяла с полки коробку с чаем и открыла крышку заварочного чайничка.
— Понедельник, среда, пятница. В эти дни я вожу товары на рынок. А на что, ты думаешь, я живу?
Она редко ездила на рынок по средам. Цены по средам — слишком низкие. Но знать ему об этом не за чем.
— Завтра ты никуда не поедешь, — припечатал он. Денни принесла чайничек на стол. Джек Смит оставил ружье в покое, но дуло развернул в ее сторону.
— Ладно, — спокойно согласилась девушка и начала разливать чай. — Нет так нет, как скажешь. — Она поставила чашку с блюдцем на центр стола, куда он вполне мог дотянуться, и поглядела на него в упор своими иссиня-фиалковыми глазами. — А как нам быть с сигаретами?
— Я вполне могу обойтись.
— А я не могу. Надо бы поаккуратнее с теми, что остались. — Она села, придвинула к себе свою чашку с блюдечком, прикурила и водрузила локти на стол. — Расскажи про своего брата.
— Что ты хочешь знать про моего близнеца? — подозрительно прищурился Джек Смит.
— Он и по характеру на тебя похож? Его тоже выкидывали из школ?
Он прислонил ружье к столу и придвинул к себе чашку с чаем.
— В точку. С ним так же, как со мной, обращались. Только он еще хуже меня был. Ужасные вещи делал. А я всегда прикрывал его. Вонючий ублюдок, вот кем был мой брат.
— Был? Он что, умер?
— Нет, не умер. Еще как жив. — Джек Смит внезапно поднял глаза, словно хотел бросить ей взглядом вызов. — Я и сейчас его прикрываю, — заявил он, уставившись на Денни, будто хотел понять, верит она ему или нет.
Денни сама не знала, верить или не верить. Кстати, что там с этим шрамом на подбородке? Она никак не могла его разглядеть. Джек Смит ни разу не поднял подбородка так, чтобы свет упал на него. Может, его подбородок казался таким безвольным именно по этой причине — потому что он постоянно прятал его в ворот рубашки? Может, у Джека Смита и нет никакого шрама? Да все, что угодно, может быть. Денни хотелось дожить до того момента, когда она узнает всю правду про Джека Смита и его брата-близнеца.
— Продолжай. — Она сделала глоток и затянулась сигаретой.
— Он почти всю свою жизнь провел в колонии. И в камере. То на воле, то в камере, и так постоянно. Такой уж он, этот парень.
— А за что его все время сажали? Он действительно такой испорченный? Или на него просто вешали чужие дела? Как, например, этот взлом в Мундиджонге. И угон машины в Читтеринге…
