Руфь Уолкер - Мишель

Пожалуйста, сумей меня простить.

С любовью

Это была подпись Дэвида, но в равной степени это могла быть подпись Иуды.

Скомкав письмо, Мишель выпрямилась. Безумным взглядом она обвела знакомую комнату: афишу Метрополитен-опера, которой так гордилась Лэйни, портреты рок— звезд, которыми Джоан закрыла пятно на стене, стеганое с вышивкой одеяло, которое Роза и Кланки прислали ей в первый год обучения, — и ей захотелось все это разорвать, растоптать, а заодно разбить вдребезги зеркало, висевшее на стене у двери.

Но она ничего этого не сделала. Не потому, что находилась на грани обморока и стены вокруг качались и кружились. Сжав голову руками, она подождала, и головокружение уменьшилось. Но не уменьшилась дикая, черная, жестокая и непримиримая злоба, рвавшая ее на части. Нет, она была направлена не против Дэвида — он просто слабохарактерный. Главным виновником был его брат: он сыграл на слабостях Дэвида, и его Мишель ненавидела. Боже, как ей хотелось отомстить! Как она жаждала реванша! Да только не было способа причинить этому человеку ту же боль, какую он причинил ей.

Мишель разгладила письмо. Прочитала его еще раз.

И только теперь зарыдала в полный голос.

Утречко выдалось сумасшедшее. Сперва — поломка в одном из генераторов передвижной электростанции, затем — визит члена местного муниципалитета, потом — жалоба на перебои в поставке воды. Пришлось отправить своего лучшего электрика на срочную починку генератора, а потом употребить весь свой дипломатический талант для того, чтобы задобрить визитера. В конце концов чиновник удовлетворился пачкой контрамарок, за которыми, собственно, и приходил, а Майкл, оставив Серебряный фургон на попечение многоопытной секретарши, побежал посмотреть, как прицепляют вагон-зверинец к поезду.

Мечтая о душе, чистом белье и хоть небольшом отдыхе перед началом утреннего представления, он поспешил к пульмановскому вагону. Как и отец, он, став директором, старался не пропускать ни одного представления. Его присутствие за кулисами как будто цементировало представление, так же как проворство и сообразительность заведующего музыкальной частью и идеальное чувство времени Сэма Маркса, ответственного за номера с животнымн, придавали программе ритм и динамику.

Открыв дверь, Майкл удивился, так как в лицо ему пахнуло прохладным воздухом, хотя кондиционер он совершенно определенно выключил перед уходом. Застыв на пороге, он огляделся и как только заметил разбросанные по дивану кожаные чемоданы, расплылся в невольной улыбке — это Викки решила преподнести ему приятный сюрприз.

Несмотря на внутреннее удовлетворение, он сразу же насторожился. Их последняя встреча была не очень приятной. Викки и тогда бушевала, поскольку он наотрез отказался обсуждать возможность своего ухода из цирка. Что же заставило ее приехать сейчас, да еще не предупредив? Уж не случилось ли чего?

Когда Викки вышла из-за перегородки, у него захватило дух. Ее волосы, гладкие и блестящие, цвета дубовых листьев осенью, свободно рассыпались по плечам, и он по— 1ал, что давно уже она не носила волосы распущенными. Она уже успела переодеться в летний халат, и ее фигура, еле-еле прикрытая нейлоном, оставалась такой же идеальной, как в тот день, когда он, не спросив отца, женился на ней. Боже, столько лет прошло, а он все еще робел перед ней как мальчик!

Иногда, когда она выводила его из себя, Майкл мечтал, чтобы она хотя бы немного потолстела или на голове у нее появилось несколько седых волос. Может быть, тогда, думал он, она перестанет так беспощадно требовать совершенства от других? Но тогда бы она перестала быть Викки, той самой Викки, которую он любил до самозабвения…

— Вот так сюрприз! — сказал он, стараясь не выдать своего волнения.

— Еще бы, — ответила она и улыбнулась.

Майкл подошел ближе, чтобы приветствовать Викки символическим супружеским поцелуем. Будь его воля, он зацеловал бы ее до смерти, но это наверняка ей не понравится.

— Мне тебя не хватало, — проговорила Викки. — Целых шесть недель.

— И два дня и… э-э… три часа, — отозвался Майкл, и в голосе его предательски прорезалась хриплая нотка.

— Как насчет того, чтобы остаток гастролей провести в моем обществе? — спросила она.

— Ты… У тебя все в порядке, Викки?

Викки чуть отступила.

— Разумеется, все в порядке. А что, обязательно должно случиться что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы мне захотелось побыть с тобой? Если ты хочешь, чтобы я уехала…

— О нет, я хочу, чтобы ты осталась! Каждый год я уговариваю тебя отправиться со мной на все лето.

— Этой весной ты об этом не попросил, — сказала она чуть слышно. — Разве мы о чем-то подобном говорили?

Майкл пристально посмотрел на жену, пытаясь понять, что кроется за ее словами. Что это, обвинение в равнодушии? В том, что он ею пренебрегает? По правде сказать, он просто устал всякий раз умолять ее и получать неизменный отказ. Ну, и обида давала о себе знать. Как ни крути, это ненормально, когда на протяжении восьми месяцев муж живет отдельно от своей жены.

— Полагаю, это и есть ответ на вопрос? — заговорила Викки, и Майкл понял, что пауза слишком затянулась. — Надо думать, у тебя появились какие-то иные интересы и я уже ничего для тебя не значу?

Майкл нахмурился. Как это, черт побери, понимать? Она что, ревнует? Уж ей-то следовало бы знать, что он не какой-нибудь ловелас. Да, был однажды коротенький эпизод — с журналисткой, которая брала у него интервью. Вначале это волновало и возбуждало, пока как-то утром, проснувшись, он не понял, что весь азарт — в преследовании добычи, а не в обладании ею, и единственная женщина, которую он по-настоящему желает, — это Викки.

Может быть, Викки узнала про эту историю и потому приехала?

— Почему бы тебе сразу не сказать, что у тебя на уме? — спросил он негромко.

— Мне стало очень одиноко, — откликнулась Викки, и на глазах ее неожиданно показались слезы. — Я подумала… в общем, Мишель вот-вот, сразу после выпуска, будет работать в цирке, Дэнни уже здесь, а мы, что ни говори, должны оставаться одной семьей. А кроме того, я устала быть соломенной вдовой.

Чутье подсказало Майклу, что дело не только в этом. Было еще что-то, в чем она не собиралась ему исповедоваться. Но что бы это ни было, значение имело лишь то, что она здесь и что время вынужденного летнего одиночества подошло к концу. Кто знает, не удастся ли им переставить стрелки часов назад и начать жизнь заново — сделать ее такой, какой ей следовало быть? И дело не только в интимных отношениях — с этим у них все обстояло как нельзя лучше. Скорее, нужно было говорить об интимности духовной — той, которая объединяла их в первые годы совместной жизни.