Амиров лишь ухмыльнулся в ответ. Он уже знал. Всё. И про сурового охранника, и про наряд полиции, дежуривший неподалеку, и про запрет на посещения. А я нет.
Впервые фамилия отца сыграла против меня и вечер я провел в ментовке.
— Доволен? — дед смотрел на меня снисходительно, с долей презрения. — Меня опозорил, невесту свою бросил, журналюг порадовал. Ради девки этой готов по головам идти?
Мы направлялись в сторону машины, после того, как его адвокат вытащил меня из обезъянника. Возвращаться к больнице было бессмысленно, но в одном Амиров был прав: сначала я должен был разобраться с дедом и Шефером и только потом что-то объяснять Ксюше.
— Сейчас же едем домой и ты вымаливаешь у Шефера прощение! Маленький гаденыш! Это же надо было так подставить меня! — не унимался дед, но я его почти не слушал, что раздражало и злило старика все сильнее.
— Перед Шефером я извинюсь и перед его дочерью тоже, но контракт я разрываю. Я не уеду, дед, — хотелось с минимальными потерями выйти из сложившегося положения.
— Ты этого не сделаешь, Тимур! — отчего-то с улыбкой ответил он. — А если попытаешься, то пожалеешь! Хватит на моем веку Феди.
— Я-не он!
— Вот и я думаю: вроде неродные, — дед устроился на заднем сидении своего седана и ждал, когда к нему присоединюсь я. — Тогда откуда в вас эта патологическая тяга к одним и тем же бабам? Один загубил кучу жизней и ты туда же?
В мои планы не входило ехать с дедом, но его последняя фраза заставила их пересмотреть.
— О чем ты? — спросил старика.
— А то ты не знаешь?
— Не знаю чего?
— Наверняка же слыхал о Романовской Екатерине? — дед в очередной раз похлопал по сидению рядом с собой, как будто отдавал команду "сидеть" дрессированному псу.
— Ну? Это мать Ксюши. И что? — я не спешил ни садиться, ни уходить.
— А то, что из-за этой суки я потерял дочь и внучку!
— Неправда! — возразил старику. — К смерти Киры Ксюша не имела никакого отношения и мать погибла по своей вине!
— Это тебе девка эта уши промыла? А? Так давай я тебе все расскажу. А уж ты решай, кто и в чем виноват! — и пускай сейчас находиться рядом с ним было для меня невыносимо, я все же решил не подавать вида и узнать больше. А потому сел рядом и пока автомобиль плавно скользил по дорогам замерзшего города, я слушал.
— Твоя мать никогда не была ангелом. Скорее наоборот: сущий дьявол в юбке. Своевольная, упрямая, дикая! И красивая! Черт, до чего же красивой она была! Ей было всего шестнадцать, когда она забеременела от какого-то бродячего музыканта, который ее тут же и бросил. А твоя мамаша непутевая, не успев тебя родить, снова влюбилась. В Черниговского. Он тогда был никем. В принципе, ничего и не изменилось. Где только и нашла этого бездаря? Вот только Федя чувств Надюши не разделял. Совершенно! Он другую любил. Догадываешься кого?
В темном салоне автомобиля черный взгляд деда отдавал дьявольскими нотками.
— Екатерину?
— Верно, Тимур, верно! Романовская тогда с Горским гуляла и в ус не дула, а Федя от ревности своей дикой столько дел наворотил, даже у меня мурашки по коже. Думаешь откуда у них с Горским грызня… Все из-за баб! Точнее из-за одной. Ну да не о них сейчас!
Дед отвернулся к окну и ударился в воспоминания:
— Мать твоя тогда совсем с катушек слетела: устраивала голодовку, от тебя пыталась отказаться, мол, на нее Федя не смотрел из-за ребенка от другого мужика, а когда ничего не сработало- решила отравиться. Благо мы с матерью ее откачали.
Деду было неприятно вспоминать те времена и раньше я бы обязательно его поддержал, но не сейчас.
— Федя потом одумался, — не глядя на меня, продолжал он. — Сам пришел! Я же все готов был отдать, лишь бы она жила, как человек. Всего два условия стояло перед Черниговским: не изменять Наде и тебя признать, чтоб безотцовщиной не рос. Федя выполнил. Все! Вот только любить мою дочь он так и не научился!
На мгновение дед замолчал, а потом продолжил:
— Мать твоя дурой никогда не была. Да и любая баба поймет, коли мужик рядом по другой страдает. Вот и она все понимала, а изменить ничего не могла. Надеялась, что с рождением Киры того отпустит, но зря. Нет, Федор дочь любил, да и как ее можно было не любить. Только и Романовскую он из сердца так и не вытащил. Любил ее и ненавидел! А больше всего ненавидел ее дочь от Горского: воплощение их любви и его поражения.
Так вот на что мне намекала Ксюша, когда не верила, что Федор успокоится!
— У Черниговского тогда назойливая мысль возникла, что если бы не дочь Горского, Романовская его бы полюбила. Сколько раз он покушался на девчонку, но судьба ей благоволила: чудом оставалась жива. До сих пор жалею, что не помог ему тогда. Но, кто же знал… — слова деда больно били по ушам, пробуждая желание покинуть его навсегда, ибо стариков я не бил. — Чем больше Федора заботили эти мысли, тем больше он отделялся от Нади. Ничего не помогало. Надя пыталась быть максимально похожей на ту, другую: прическа, цвет волос, стиль одежды, даже пару операций на лице провела. Но ничего не менялось. В сердце Федора Наде места не было. Пусть не изменял, но и не любил ее совершенно. Романовская отравила его собой полностью. Именно из-за нее твоя мать начала пить. И даже мое вмешательство не помогло. Пусть в кресле, пусть немая, но даже такой Федя готов был отдать всего себя. Если бы не Романовская моя дочь сейчас была бы жива, Тимур! Твоя мать была бы жива! Да и Кира тоже не стала бы жертвой мстительного ублюдка! Смерть Нади и Киры полностью на плечах Романовской. И ты думаешь, я позволю тебе испортить свою жизнь, связавшись с ее дочерью? Да, никогда!
— Что ты сейчас сказал, дед? Какое еще твое вмешательство? Погоди… — мысли путались в голове, но эта его фраза не давала покоя.
— А ты думал, я смотреть буду, как собственная дочь себя теряет?
— Ее инвалидность — твоих рук? — нет, нет, это же мой дед. Добрый и отзывчивый. Нет!
— Да, Тимур, только, как ты сам понимаешь не инвалидом я хотел ее сделать. Романовской просто повезло.
— Повезло? Ты в своем уме, дед? Откуда в вас с отцом столько жестокости? Откуда? — от его откровения меня согнуло пополам. Я винил Ксюшу и Горского во всех своих бедах, а сейчас вдруг понял: моя собственная семья была исчадием ада! Дед, отец, а теперь и я — мы были чертовыми психами, не умеющими отступать. Мы разрушали все вокруг себя!
В машине повисло гнетущее молчание. Дед не разделял моих мыслей и даже не спешил оправдываться, а мне было страшно. Впервые мне стало страшно рядом с человеком, которого я считал своей семьей. Я понимал, что он не остановится и, если я сейчас оступлюсь, то просто завершит то, что не смог отец. Только от моего выбора зависела жизнь Ксюши и нашего малыша. И я его сделал.
16. Возвращение
— Maman! Maman! Rémy est là! Viens! Viens!¹ — тонкий и очень звонкий голосок сына отвлек меня от экрана монитора.
— Уже? Вот это да! Ты поздоровался с ним? — взъерошив и без того непослушные черные волосы мальчишки, спросила с улыбкой.
— Oui!² — закричал он.
— Где этот озорник? — следом за сыном в комнату вбежал Реми. За это время он стал значительно шире. Еще бы! Последние два года он держал небольшую кондитерскую почти в центре города и лично следил за качеством десертов.
— Ты опять с мамой говоришь по-французски, Тимошка? Мама же тебя не понимает! — Реми подхватил мальчонку на руки и легким движением посадил себе на плечи. Тим лишь крутил головой и заливисто хохотал, ничего не отвечая, но упорно изображая самолет.
— Avion! Avion!³— раздавалось на всю квартиру.
Конечно, я все понимала, но так было у нас заведено: с мамой — один язык, с остальными — другой. Но Тиму до этих правил, конечно, не было никакого дела и он предпочитал везде говорить по-французски, а то и смешивать два языка в один, если вдруг забывал на одном из них то или иное слово.
