— В соседний корпус, Ксюша. По улице оно, конечно, быстрее, но декабрь нынче морозный выдался, боюсь, заморожу тебя, — открыв перед моим носом очередную дверь, ответил доктор.
— Зачем нам туда?
Я точно не знала в какой именно корпус вел меня Ефим Захарович, но ближайшим к нашему стояло здание роддома.
— Почти пришли, сейчас все сама увидишь.
Миновав несколько узких и длинных коридоров, слабо освещенных тусклыми светильниками и похожих больше на бомбоубежище, нежели на больничные проемы, мы вновь вышли к лестнице. Поднявшись на третий этаж, мы уткнулись в массивную металлическую дверь, надпись на указателе которой гласила, что мы добрались до реанимации новорожденных.
— Зачем нам туда? — дрожащим голосом спросила врача.
— За этой дверью, Ксюша, лежат малыши, которым не повезло. Кто-то родился намного раньше срока, кто-то с серьезными отклонениями. Жизнь каждого из них прямо сейчас висит на волоске. Даже если мы, врачи, сотворим чудо и сохраним им жизнь, поверь, никто не ручается, что эту жизнь они проживут полноценно. Кто-то из них так и не сможет ходить, кто-то уже до года перенесет ни одну операцию, кто-то так и не научится читать или не сможет слышать. Это очень страшно, Ксюша. Очень. Страшно каждый день видеть этих малышей и переживать за каждого из них, но знаешь, что еще страшнее?
Ефим Захарович посмотрел на меня, а я, сквозь проступающие слезы, покачала головой.
— Самое страшное — смотреть в глаза их матерям и видеть, как во многих угасает надежда и сама жизнь. Но даже тогда ни одна из них не опускает руки. Любая из этих женщин сейчас с радостью бы поменялась с тобой местами, лишь бы ее ребенок был здоров. А ты? Что делаешь ты? Жалеешь себя? Совершенно забывая о том, что ты уже в ответе не только за себя.
Мужчина открыл дверь и собрался войти, но я как будто окаменела.
— Я не пойду туда, — прошептала ему.
— Отчего же? — Ефим Захарович пристально посмотрел на меня. — Я хотел познакомить тебя с Олей. Ее девочка родилась на шестом месяце, потому что муж Оли часто выпивал и порой срывался на своей жене. Сколько бы родные не убеждали девушку, что жить с таким человеком опасно, она всегда находила для него оправдания и продолжала терпеть и надеяться, что в один прекрасный момент все изменится. И этот момент наступил, Ксюша… Сначала он отмутузил ее до полусмерти, а потом ушел к другой. Олю доставили к нам в крайне плачевном состоянии, но все о чем она просила, это спасти ребенка. К сожалению, она вспомнила о своей девочке не тогда, когда все вокруг просили ее одуматься и бежать от этого монстра, а когда уже было поздно! Уже месяц она практически живет здесь, чтобы быть рядом с дочкой, которая выжила вопреки всем прогнозам врачей. Но мы до сих пор не можем пообещать Оле, что легкие ее девочки смогут функционировать самостоятельно. Ты думаешь, Оле не больно сейчас? Думаешь, она не винит себя за прошлое? Или, может, ты думаешь, что и сейчас она находит оправдания мужу-алкоголику? Нет, Ксюша, нет! Она кусает локти и молится всем богам, чтобы ее ребенок просто был жив! А я тебя прошу здесь и сейчас — не повторяй ее ошибок! Ни один мужчина на свете не стоит детских страданий! Ни один! Ты поняла меня?
— Да, — глухо ответила доктору и шмыгнула носом.
Обратно мы шли в тишине. А после я все же спустилась к Лерою.
15. Чертовы психи
Тимур
Смотрел в сторону деда и ничего не понимал. Это же мой дед! Самый родной, любимый и единственный близкий человек за всю мою жизнь. Не было никого и никогда дороже него. Врал самому себе. Сейчас понимал, что врал. Было. И от прошедшего времени начало подташнивать. Амиров оказался прав: я все разрушил сам.
Дед размеренно повернулся. По глазам видел — не ожидал! Он, сука, был уверен, что я никогда ничего не узнаю. Смотрел в такие некогда родные глаза и мотал головой. Тишина. А я так хотел, чтобы он все объяснил, чтобы сказал, что я все не так понял. Но старик напротив молчал. В глазах не было ни сожаления, ни жалости — ничего! Чернота и пустота!
— За что? — все, на что хватило сил.
— Давай вернемся к гостям, Тимур, — как ни в чем не бывало ответил тот и шагнул ближе.
— За что? — на изломе проорал я.
Дед подошел вплотную и цинично улыбнулся.
— Ты здесь ни при чем, Тимур. Просто у каждого своя вендетта.
— Вендетта? — взорвался я. — Кому ты мстил? Мне? Ксюше? Горскому? Кому, блядь? И почему такой ценой?
Но старик ничего не ответил, просто прошел мимо и вернулся к гостям с улыбкой и наигранной радостью, пока я медленно умирал в этом чертовом дворе, не чувствуя ледяного ветра и скрипучего мороза.
— Амиров? — позвал парня.
Тот стоял возле входа в больницу и курил. Найти отделение, куда еще утром отвезли Ксюшу не составило большого труда. Сложнее было другое: я не знал таких слов, способных хоть как-то искупить мою вину перед ней. Нет. Перед ними.
— О! Сам Черниговский тут, — съязвил Амиров. — Какого лешего приперся?
— Как она?
— Как она что? Лежала на долбаном ледяном полу? Загибалась от боли? Или пересохшими губами шептала, что ненавидит тебя? Что Тимур?
Он бил в самую цель. Каждое его слово достигало эпицентра боли и разрывало меня напрочь. Я заслужил.
— Как она сейчас? — перешагнув через жгучее желание схватить того за грудки и вдарить головой об асфальт, смиренно спросил его.
— Хреново, Тимур! Хреново! — с отчаянием в голосе ответил Амиров. Я был уверен, что ему говорить со мной было не намного приятнее, чем мне с ним. Но сейчас у нас была одна беда на двоих и он это понимал.
— К ней можно?
— Нет! Она никого не хочет видеть.
— Даже тебя?
— Какой же ты, Тимур, идиот! — выбросив окурок, Амиров схватился за голову. — Причем здесь я? Причем? Она к тебе приехала! От меня сбежала, чтобы тебе все рассказать. А ты? Что сделал ты— огромный, здоровый бугай хрупкой, почти прозрачной девчонке!
Амиров шагнул назад и, навалившись на заиндевелую стену, опустился на корточки. А я стоял на заснеженной дорожке и ненавидел себя за каждое слово, за каждую гнилую мысль, за доверие свое всем и каждому кроме нее.
— Что такого ты мог ей сказать, что у нее пропало любое желание жить? — он поднял на меня полные боли глаза. — С какой силой ты сжимал ее горло, что она до сих пор не хочет дышать?
По всему было видно, что Амиров говорил мне все это, не чтобы уколоть. Нет. Ему самому было до безумия больно. Ее страдания раздирали его на части. Черт! Как же я сразу не понял! Он любил ее!
— Я не знал.
— Господи, чего ты не знал, Черниговский? Что она любит тебя? — Амиров вскочил и подошел ко мне ближе, почти вплотную. По его напряженным скулам и рукам, крепко сжатым в кулаки, было видно, что он еле себя сдерживал. А я зверски хотел, чтобы перестал, чтобы выбил из меня всю боль и заменил ее другой, более земной и понятной. Но Амиров лишь продолжал мою агонию. — Уходи Тимур. Просто отпусти ее сейчас. Еще одного падения она не выдержит.
Он снова был прав. Мне надо было уйти, уехать, испариться, но разве я мог?
— Ты женат, Тимур! — решил добить меня Амиров. — Я знаю Шефера. Хорошо знаю. Он свою дочь в обиду не даст. Надеюсь, ты понимаешь, чем это чревато для Ксюши? Или на пальцах разложить? А Горский? Если он только узнает, что ты сделал с Ксюшей… А он узнает! Я тебе обещаю!
— Это всё — не твоя забота!
— Нет, Тимур! Теперь моя, раз от этого зависит ее безопасность! Хрен знает, чем ты все это время думал, но сейчас ты послушаешь меня! Мне плевать на твое запоздалое раскаяние! Но я в ответе за эту девочку, а потому повторяю — уходи!
Но я не ушел. Не обращая внимания на Амирова, я направился вперед, в сторону входа в отделение, где по моей вине оказалась Ксюша.
