Отец переводит взгляд с Тимура на меня, после снова возвращается назад и делает то, чего я боялась больше всего на свете: размахивается и бьёт Каирова со всей силы.
19 глава
Я толкаю дверь, боясь не успеть. Паника сковывает меня по рукам и ногам, но нахожу в себе силы вырваться из плена душного салона.
Вываливаюсь на улицу, забываю обо всех своих травмах — даже колено не беспокоит — и несусь вперёд, позабыв обо всём на свете.
Отец бьёт Тимура — это единственное, что отпечатывается в сознании. Грохочет набатом, звучит колоколом, разбивает меня на части. Ничего не вижу перед собой, кроме дерущихся чуть дальше мужчин.
Они катаются по земле, рычат и шипят, плюются друг в друга яростью, ненавистью и злобой. Такой острый коктейль, от которого задыхаюсь.
Слишком много тёмной мужской энергетики. От неё крышу сносит.
Уже неважно, кто в этом месиве отец, а кто — самый любимый мужчина на свете. Понимаю одно: я обязана их разнять.
“Я же обещала Тимуру быть рядом”, — звучит в голове.
Закусываю губу, кричу: “Папа, не смей!”
Не надо, папа! Ни в коем случае! Не знаю, что сказал ему Тимур, что спровоцировало драку, но сидеть в тенёчке, наблюдать за мордобоем не получается.
Не буду стоять в стороне, когда перед глазами такие дела творятся.
Перед глазами мелькает тёмный пиджак, и я бросаюсь вперёд, падаю вниз, группируюсь и обхватываю плечи отца.
— Папа, не надо! — ору, что есть мои. Прямо в ухо.
В этот момент ничего больше не существует: только желание остановить этот произвол, сделать всё, чтобы больше никогда самые дорогие мои мужчины не сплетались в древнем танце войны.
Не переживу этого, не вынесу. Они оба, каждый из них — важные для меня.
Я сползаю с отцовской спины, кое-как выравниваюсь, шиплю и становлюсь на ноги. Перед глазами всё плывёт, но боковым зрением замечаю, что папа поднимается на ноги.
Мне нужно остановить его, чтобы больше не махал кулаками — это единственное, что понимаю сейчас.
Стараюсь не смотреть на Тимура — стыдно. За отца в том числе. За себя — особенно. Они ведь друзья, сослуживцы, а я стала между ними! Если бы не я, то никакой бы драки не было.
Отец тяжело дышит, а я держусь рядом, чтобы, если что, помешать выйти на второй круг бойни.
— Мудак, — выплёвывает отец, и я, честное слово, никогда его таким злым не видела.
Он действительно готов его убить, и я не понимаю причину такой гулкой ярости, рассекающей воздух.
— Ты должен был следить за ней! Запереть! — орёт отец, совершенно не осознавая, что я — совсем рядом. — Она моя дочь, а ты просрал её безопасность.
Отец гневается, но я обхватываю его шею руками, тяну назад, пытаюсь хоть как-то помешать их слишком яростной перепалке.
Тимур стоит напротив и растирает по лицу кровавый след. Запрокидывает голову, шумно втягивает воздух, но тёмный взгляд держит меня в фокусе.
— Ты всё слышал, — голос Тимура совсем чужой. Колкий, скрипучий, но в нём твёрдость и уверенность в каждом слове.
— В смысле, она твоя? — орёт отец, вырывается, но я сильная девочка, моих рук хватит, чтобы объять целый мир. — Она совсем ребёнок. Ты не имеешь права на неё смотреть. Мразь! Похотливый подонок!
— Папа, я люблю его! — выкрикиваю совершенно неосознанно, но именно эта фраза останавливает смертоубийство.
Отец так и замирает, занеся кулак. Я сползаю вниз, хватаю отца за ткань пиджака, натянутую на спине, выгибаюсь, огибаю мощную фигуру, оказываюсь напротив. Сжимаю в кулаках борта идеально отглаженного пиджака, тяну на себя, становлюсь на носочки.
Ловлю расфокусированный взгляд отца, смотрю внимательно в его светлые глаза.
— Папа, я люблю его, — говорю, буквально вгрызаясь взглядом в глаза родителя. — Слышишь меня?! Три года люблю, только его. Он герой, он самый лучший. Тимур спас меня. Ты слышишь меня?
Отец кажется мне кем-то незнакомым: слишком растерянным, потерянным, несчастным. Он не понимает, что именно имею в виду. Не слышит.
Или не хочет слышать?
Отец накрывает мои ладони своими, отрывает палец за пальцем от своего жутко дорого пиджака, отступает. Кладёт руку на мой затылок, смотрит прямо в глаза.
— Эллочка, у тебя шок, — говорит, но я качаю головой так сильно, что спутанные волосы падают на глаза.
— Я люблю его, — повторяю, словно заведённая, и тепло обдаёт мою спину.
Тимур. Его присутствие я узнаю из миллионов подобных.
— Сергей, пойдём поговорим, — Тимур собственнически кладёт руки мне на плечи и притягивает к себе. — Как взрослые люди, а не подростки.
Я оборачиваюсь, всё ещё не сводя взгляда с отца, кладу голову Тимуру на грудь и жду, что скажет папа.
А впрочем, какая разница?
20 глава
В просторной гостинной не хватает кислорода — его заменила злость, витающая в воздухе. Она осязаемая, плотная и душная, из-за неё на меня наваливается бессилие. Адреналин схлынул и теперь хоть плачь.
Я растерянно осматриваю комнату, не знаю, куда деть руки. Что сказать, чтобы разрядить атмосферу? Что сделать, чтобы быть уверенной хотя бы на пятьдесят процентов, что они снова не сцепятся и не превратятся в рычащих голодных хищников, выгрызающих право на территорию?
Тимур подходит, снова становится сзади, и это не остаётся незамеченным: отец раздувает ноздри, щурится и бледнеет от едва сдерживаемой ярости.
— Убери от неё руки, — цедит сквозь сжатые зубы отец, но разве этим можно сдвинуть Тимура с места?
Он лишь наклоняется ко мне и говорит тихо:
— Элла, завари чай.
Вскидываю взгляд, оборачиваюсь, смотрю на тёмные глаза, а в них напряжение и стальной блеск. Слегка качаю головой, всматриваюсь в Тимура, пытаюсь мысли его угадать.
— Элла… — в голосе Тимура нет угрозы, есть лишь неприкрытая уверенность в каждом своём слове. И я слушаюсь.
Только на пороге гостинной оборачиваюсь, смотрю на отца, а он не сводит с меня глаз. Молчит, но во взгляде мелькает что-то похожее на удивление и… разочарование.
От этого становится чуточку больнее, потому я убегаю. Трусливо прячусь в кухне, закрываю дверь, приваливаюсь к ней спиной. Надо заварить чай, да? Не знаю, будет ли вообще его хоть кто-то пить или ограничатся тем, что искупают друг друга в кипятке и накормят заваркой, но мне действительно нужно хоть чем-то себя занять.
Я благодарна Тимуру за идею с чаем — мне это пойдёт на пользу.
Жалею ли я о чём-то? Нет, ни в коем случае. А папа? Перебесится. Если любит меня, рано или поздно поймёт.
Вздрагиваю, когда за стеной слышится громкий голос отца. Командный, раскатистый, а тон нетерпеливый. Он исполняет соло номер и ведёт себя так, словно Тимур ему не друг, не сослуживец и брат по оружию, а подчинённый.
Я знаю этот тон: со мной он тоже бывает так себя ведёт, когда считает, что мне без его мудрых советов и приказов уж точно ни в чём не разобраться. Я же ребёнок ещё, да? Глупый несмышлёныш, которого всё ещё нужно водить за ручку, а не то потеряется.
Только Тимур не из тех, с кем так можно обращаться. Думаю, отец это понимает, просто остановиться никак не может.
Я выхожу из кухни в тот момент, когда отец снова называет Тимура мудаком. Сжимаюсь внутренне, цепляюсь пальцами за края подноса и тороплюсь скорее вернуться в гостинную.
Ну почему дом такой большой?!
— Выговорился? — спокойно интересуется Тимур, а я ставлю поднос на столик. — Полегчало?
— Папа…
— Замолчи, Элла! С тобой отдельно поговорим, — выдавливает из себя слова и припечатывает тяжёлым взглядом к полу.
Кажусь себе в этот момент маленькой девочкой, но я больше не ребёнок. Жаль, что папа никак этого понять не может.
— Пейте чай! — заявляю и обвожу мужчин взглядом. — Остынет.
— Элла, ну вот вообще не до этого, — вздыхает отец, а я цокаю языком и качаю головой.
— Чай очень вкусный, — убеждаю и беру одну чашку, протягиваю её отцу. — Держи. Держи!
