Скрипнула дверь. Робин вошел и сел в кресло-качалку.
— Иди в постель, Талли, — шепотом сказал он.
— Я… в постели… Робин, — спазмы в горле не давали Талли говорить.
Талли чувствовала на себе взгляд Робина.
— Пойдем, Талли.
Через пять минут Талли встала. Она вышла из комнаты Бумеранга и осторожно закрыла за собой дверь. Но она никак не могла успокоиться. Она вошла в комнату Дженни, подоткнула одеяло, убавила мощность кондиционера, потом спустилась на первый этаж, зашла в гостиную, потом на кухню, потом в «Калифорнию», прошла через весь дом, заглянула в большие комнаты матери — они сохраняли еще ее запах, — затем снова в гостиную, в кухню, в невыносимо жаркую «Калифорнию»; она все ходила и ходила, обхватив себя руками, раскачиваясь взад-вперед.
«Может быть, я страдаю кататонией[29] — подумала она, — но хоть не страдаю оцепенением».
— Талли, что ты делаешь? — спросил Робин, когда она в очередной раз проходила через гостиную.
— Ничего, — ответила она. — Ложись спать.
— Что случилось, Талли? Что с тобой?
— Я тоскую по матери, — быстро ответила она, избегая его испытующего взгляда.
— Правда?
— Нет, — сказала она, — я имела в виду, что я хотела бы, чтобы она была здесь. Нет, не то. Я хотела сказать, тяжело не иметь матери. Нет, опять не то.
— Ты сама не знаешь, что ты хотела сказать, — мягко заметил Робин
«О, я прекрасно знаю, что я хотела сказать! — закричала Талли про себя. — Еще как знаю».
— А я знаю, что ты хотела сказать, — вдруг произнес Робин.
— Нет! Ты не можешь знать.
— Я знаю, — сказал он со вздохом. — Я знаю. Ты видела своего отца.
Это испугало ее. Все так же обхватив себя руками, она подошла к нему.
— Как ты узнал?
Робин достал из кармана почтовую открытку.
— Я нашел это в пятницу в почтовом ящике. Она была запечатана в конверт и адресована мне. Без марки. Он, должно быть, подъехал к дому и опустил ее прямо в почтовый ящик.
На открытке была изображена прерия. Флинт-Хиллз на восходе солнца. На обратной стороне Талли прочитала: «Робин, в случае необходимости дай мне знать. Сейчас Талли будет нужна наша поддержка. Генри Мейкер. Санта-Фе».
— Почему ты не рассказала мне, что видела его? — спросил Робин.
— Что рассказывать? Он пришел, положил на гроб матери цветы и ушел.
— Вы не разговаривали?
— Как же, разговаривали. Мы поговорили, потом он ушел.
— Ты видела отца и не сказала мне? О Боже, Талли, что с тобой происходит?
— Тут не о чем говорить, Робин.
Робин глубоко вздохнул.
— Послушай, Талли…
Она перебила его.
— Нет, это ты послушай, Робин. У нас есть разговоры поважнее, чем мой злополучный отец. Это все в прошлом. О нем можно поговорить в другой раз.
— А о чем нужно говорить сейчас?
Талли вышла из гостиной на кухню. Робин последовал за ней.
— Послушай меня, — сказал он, беря ее за руку. — Я так больше не могу.
— Что ты не можешь?
— Притворяться. Лгать. Ломать эту комедию.
— Притворяться в чем?
— Притворяться для Бумеранга, что у нас счастливая семья. Мама и папа притворяются, что все чудесно и прекрасно, и когда мама будет собирать чемоданы, мы скажем, что она уезжает в командировку и скоро вернется, и когда мама возьмет с собой Дженни, мы скажем, что Дженни больна и ей нужно быть рядом с мамой, и когда мама потом не вернется, мы скажем, что у мамы много работы и что она вскоре навестит тебя. Я больше не хочу в это играть.
— Так не играй, — вскинулась Талли.
— Скоро мама и папа не будут больше одной семьей. Ты вообще-то собираешься сказать ему об этом?
— Ради Бога, ему только восемь лет! Он не должен знать о всей этой грязи. Почему ты не расскажешь ему о своей бабе на стороне?
— Почему ты не расскажешь ему о Джеке?
— Он знает! Джек его друг. Джек не чужой. А не какая- то неизвестная шлюха-парикмахерша.
— Талли, послушай. Когда ты уезжаешь? Я больше не могу жить тут с тобой.
«А что с тобой случится?» — хотела спросить она, но вместо этого сказала:
— Как я могу уехать, если ты не отдаешь мне моего сына?
— Как ты можешь уехать и бросить своего сына?
— Разве я уехала?! — закричала она. — Разве я его бросила!
— Какого черта ты ждешь? Собирай чемоданы и катись отсюда! Живи у своего Джека, пока мы не получим развод.
— Как я могу! — закричала Талли. — Как я могу уйти без моего мальчика! Я не могу! Не могу! А ты знаешь, что я не могу, и мучаешь меня. Он мой сын. — Она закрыла лицо руками. — Мать не бросает своих детей. Мать не бросает своих детей. — Наконец она выпрямилась и спокойно сказала: — Я не могу оставить его, Робин. И ты это прекрасно знаешь. И шантажируешь меня.
— Талли, это неправда. Ты даже не хотела его. Как же я мог знать?
— Знал! Потому что знаешь, как я его люблю! — взвизгнула она. — Можешь радоваться. Я не могу уйти. Не могу! Этого ты хотел? Ты думаешь, это не будет ложью, притворством, комедией? Ты думаешь, если я останусь из-за него, ты победишь?
— Да, это была бы страшная победа, — сказал Робин, качая головой и отступая от нее. — Нет, Талли. Теперь я совсем не хочу, чтобы ты осталась со мной.
* * *
В следующую субботу Талли с Дженни и Джеком ездили на озеро Вакеро. Когда Талли вернулась на Техас-стрит, дома никого не оказалось. Некоторое время она с Дженни на руках гуляла по пустому дому, садясь на все стулья, проводя рукой по всем столам и полкам. Она зашла в «Калифорнию», включила ультрафиолетовый свет и полюбовалась кактусами. Талли задыхалась от жары и чувствовала себя очень одиноко. В доме стояла тишина. Слышно было только, как где-то капает вода, и их дыхание: дыхание Дженни и дыхание Талли. И еще дыхание одиночества, давившего Талли грудь.
Талли перебралась в холл и задремала в кресле-качалке Робина. На животе у матери заснула и Дженни.
Проснувшись, Талли никак не могла понять, где находится. В первое мгновение ей показалось, что она в палатке на заднем дворе на Сансет-корт, потом — у Джулии, потом — у Рождественской елки, потом — в Вашингтоне. Наконец она ощупала Дженни у себя на животе, и кружение времени и пространства остановилось. Она сидела в кресле в холле дома на Техас-стрит. Все было как обычно, но что-то все-таки не давало ей покоя. Осторожно встав с кресла, Талли поднялась наверх, положила Дженни в кроватку и пошла на кухню звонить Робину.
— Робин, что-нибудь случилось? — спросила она.
— Нет. Ничего особенного, — ответил он.
В голосе мужа Талли уловила какую-то неловкость.
