Ознакомительная версия.
– Это, наверное, тяжело. Хотя некоторые люди проводят так всю жизнь. Мой отец всегда хвастал, что однажды провел дома в собственной постели всего пятнадцать дней в году. Цена современной жизни.
– Это, может быть, хорошо для твоей семьи, но не для моей. Мой отец планировал вернуться в Нью-Йорк, но дедушка с бабушкой в Суффолке нуждались в его помощи, и мама оставалась одна все дольше и дольше, а потом они просто разошлись. Я был слишком мал, чтобы понять, что такое развод, и на самом деле он мало изменил мою жизнь, пока отец не встретил мать Шона Марию. И в следующие десять лет я узнал, что значит иметь мать, которая рядом с тобой каждую минуту, когда ты в ней нуждаешься. Мария подарила мне брата.
– Шона. Конечно. Ты любил Марию, правда?
– Просто обожал. О, я знал, что у меня есть настоящая мать. На дни рождения и Рождество дом заполняла Адель Форрестер и ее друзья. Она налетала как смерч, также быстро улетала на шесть месяцев, оставляя после себя полный хаос. Но так нравилось и папе, и Марии. Открытый дом. Мария была очень неординарной женщиной, соответственно, Шон оказался невероятным братом. У меня появилась семья, которая заботилась об очень робком подростке, помогала ему понять, что такое настоящая жизнь и что он хотел бы в ней делать. Все это было хорошо. Слишком хорошо.
Роб развел руки, словно хотел обнять деревья вокруг.
– А потом все это у меня отняли. И я слетел с катушек.
– Мария. Конечно. Извини. Шон рассказывал Ди. Она умерла, когда он был еще маленьким.
– Несправедливо. Очень несправедливо. Когда-нибудь, когда Шон станет намного старше, ты сможешь расспросить его о жизни матери, убежавшей от войны и разрухи. Она умерла от рака в стране, где нашла убежище и семью, которую любила и которая любила ее. Не могу говорить об этом спокойно, так и хочется что-нибудь разбить.
Он потянулся и сорвал большой лист с куста, росшего над их головами, и медленно стал рвать его на кусочки длинными пальцами.
– Хочешь узнать о моих скелетах? В семнадцать у меня было много денег, автомобильные права и достаточно гнева и ярости, чтобы носиться по Лондону. Именно этим я и пытался заняться. Алкоголь, девицы, азартные игры и люди, которых мой отец вышвырнул бы из своих гостиниц. Полный набор. Иногда мне удавалось победить. Иногда нет. Полиция может это подтвердить. Несколько сломанных костей. Мой нос с тех пор поменял форму.
– И что сделал твой отец? Он, наверное, сильно беспокоился о тебе.
– Он делал все, что мог. Однажды я проснулся в постели девицы, чье имя не помнил, на моем мобильном было больше двадцати звонков с просьбой перезвонить домой. Моя мать попала в беду в Таиланде. Настоящую беду. Через три часа я уже летел в Бангкок. Я слышал слова «нервный срыв», но и представить себе не мог, какую эмоциональную катастрофу увижу в психиатрической больнице. Последний любовник украл все, что у нее было, и оставил ее, разбитую горем, в одиночестве в незнакомой стране. Это случилось не впервые, но на этот раз все оказалось совсем плохо. Но ей повезло. Один художник из ее окружения заволновался и послал на поиски отряд спасателей. Те нашли ее на берегу океана на следующий день. Плачущую. Потерявшую рассудок. Шарахавшуюся от любого, кто прикасался или даже просто приближался к ней. Это были самые страшные сутки в моей жизни.
– О, Роб. Это ужасно. Для вас обоих.
– Я заключил с ней сделку. Очень простую. Пообещал, если она вернется в Лондон и пройдет курс лечения, я буду заботиться о ней. Поступлю в колледж, получу квалификацию, нужную для работы на кухне в гостиницах. И я стал вести трезвую и чистую жизнь трудолюбивого муравья. Весь гнев и ярость, охватившие меня после смерти Марии, я направил в работу.
Кусочки разорванного листа кружились в воздухе.
– Вот почему я не удивляюсь, когда люди находят меня ужасным. Я отчаянно пытался доказать всем, что могу чего-то добиться в жизни, и не позволял никому и ничему вставать у меня на пути. Самое подходящее слово «непреклонный».
– Она согласилась? То есть она вернулась с тобой из Таиланда?
– Она отправилась в самый лучший реабилитационный центр, который можно было найти за деньги, и я знал, что она там пробудет долго. Отец ездил к ней, когда позволял бизнес, брал с собой Шона, когда в центре сказали, что она стала вести себя достаточно стабильно. Но, несмотря на это, мы были вдвоем против всего мира. Я думал, будет достаточно вывести ее из черной полосы в жизни, и это волшебным образом вернет все, она снова станет той милой мамочкой, которую я знал, и все будет как раньше. Я был так наивен и мало знал о душевных болезнях. Потому сильно ошибался. Очень сильно. О, она могла прожить год или полтора без приступов, потом снова влюблялась в какого-нибудь напористого парня, и жизнь вновь становилась прекрасной. До определенного момента. Мне приходилось вмешиваться, собирать ее из обломков и начинать все сначала.
Лотти не знала, как спросить.
– В ту ночь в галерее о чем ты больше всего волновался? Что она не выдержит и снова сорвется?
– Нет. Меня больше волновало, что это может случиться на глазах критиков и журналистов после убийственного сочетания лекарств и шампанского. Продать новость о возвращении через восемь лет художницы с вдохновляющими картинами труднее, чем репортаж о вернувшейся из психушки матери Роба Бересфорда. То, что нужно. Еще и скажут, что я сам все подстроил.
Она взяла его за руку:
– Адель повезло, что ее защищает такой сын, как ты.
– Да? Я не всегда был с ней, Лотти. Долгое время мы жили порознь. Я заменил ее в жизни матерью Шона именно в тот момент, когда ей нужен был сын. А от чувства вины не так-то легко освободиться.
– Но ты сдержал слово.
Ее глаза наполнились слезами, она попыталась разжать пальцами его крепко сжатые кулаки. Это прикосновение заставило его посмотреть ей в лицо, кулаки разжались, и он обнял ее.
– У меня есть идея. Ты можешь сказать, что это не мое дело, но я выскажусь. Я понимаю, ты хочешь, чтобы твоя мама была в наилучшей форме, и хочу помочь. Она замечательная художница, я восхищаюсь ее работами. Если хочешь, она может пользоваться моей студией в любое время, когда вы будете в Лондоне. Полное обслуживание и столько лимонного бисквита, сколько она сможет съесть. – Она сжала губы, будто боялась услышать ответ. – Что ты думаешь?
Роб несколько секунд смотрел ей в лицо:
– Ты хочешь это сделать? Для нас?
– Не задумываясь.
В ответ он крепко сжал ее руку и медленно встал:
– Спасибо, Лотти. Да. Я думаю, ей это очень понравится. Хотя хочу предупредить, что для тощей художницы эта женщина поглощает чертовски много пирожных.
Лицо Роба светилось, он не привык к проявлениям доброты и пытался скрыть, насколько это глубоко тронуло его. Черт, она понимала, каково ему сейчас. Просто не ожидала такой реакции. В этот момент чувство негодования, которое она испытывала к нему последние три года, лопнуло, как шарик. Исчезли и воображаемые способы мести. Ушли. Закончились. Растаяли. Пришло время обновить отношения с Робом.
Ознакомительная версия.
